К этому времени, по словам соседа, вернулись журналисты. Вероятно, Айвор заметил их из окна. Я могу лишь предполагать, что, если бы их там не было, он положил бы дробовик обратно в багажник своего автомобиля и поехал еще куда-нибудь. Много лет назад он сказал мне, что если бы захотел покончить с собой, то не стал бы делать это в собственном доме, потому что это отравило бы (он использовал именно это слово) дом для его будущих обитателей. Но в этот раз он не смог бы незаметно добраться до своей машины. На пороге дома сидел репортер. У Айвора не оставалось другого выхода, как только сделать это у себя в доме, и я думаю, что именно из-за страха «отравить» дом он выбрал маленькую комнату в полуподвальном этаже. Это была отдельная квартирка из спальни, гостиной и ванной, предназначенная для прислуги. В этой конуре не было мебели, не считая старого дивана, который привезла с собой Джульетта с Куинс-парк.

Айвор не закрыл дверь. Полагаю, хотел, чтобы его тело обнаружили как можно быстрее. Он сел на диван, зажал дробовик между колен, приставил дуло ко лбу и нажал на спуск.

Глава 30

Это называется антропоморфизм, не так ли, – склонность наделять природу человеческими чувствами? День был таким теплым, осеннее небо – таким голубым, что эта солнечная погода казалась мне оскорблением, проявлением холодного и циничного равнодушия к тому, что случилось с Айвором Тэшемом.

Я прочел вечернюю газету у себя в офисе, позвонил Айрис и поехал в Вестминстер. Было чуть больше половины пятого.

Перед выездом я попытался позвонить Айвору, но услышал лишь автоответчик. Он должен быть дома, я это знал. Куда еще он мог пойти? Я увидел репортеров и фотографов, когда свернул на Глэнвилл-стрит, и когда им стало ясно, что я намерен войти в интересующий их дом, они взяли меня в плотное кольцо. Я объяснил им, что я шурин Айвора Тэшема, но ничего не знаю, даже где он сейчас находится.

– Он в доме, – сказала какая-то женщина. – Сосед видел, как он вошел.

Она буквально вцепилась в меня, держась за мой пиджак, пока я пробирался к двери, и не отпускала меня, пока я нажимал кнопку звонка. Дверь никто не открыл, и я в тот момент только и мог, что ругать себя, поскольку у меня не было ключей от дома; но откуда им у меня быть? Я пробрался сквозь толпу журналистов на улицу. Затем вспомнил, что его уборщица Хелен работала еще в одном доме в конце улицы. Не знаю почему, но мне об этом рассказывала Джульетта. Репортеры последовали за мной, когда я, молясь, чтобы это оказался рабочий день Хелен, позвонил в тот дом, но там никого не оказалось. Вот тогда я вспомнил о Мартине Тренанте, королевском адвокате, жившем в соседнем особняке.

Разумеется, его не должно быть дома. Он должен быть где-то в суде. А даже если это не так, откуда у него возьмутся ключи? Я прокладывал себе дорогу сквозь толпу журналистов, одна из камер ударила меня по голове, а они спрашивали, что я собираюсь делать и куда иду. У двери Тренанта я затаил дыхание, и когда он открыл дверь, я подумал, что у меня галлюцинации.

Хладнокровно окинув взглядом толпу, он впустил меня и ловко захлопнул дверь перед остальными.

– Думаю, у жены есть ключ, только она в Лиссабоне, – сказал он. Бывает ли эта женщина когда-нибудь дома? – Уверен, что мы сможем его найти.

Ключ висел на крючке внутри шкафа с одеждой. Мы пробились сквозь толпу репортеров, и Тренант командным голосом кричал на них, чтобы они убрались с дороги. Нам удалось войти и не впустить в дом никого из журналистов. Дом казался пустым. Было невыносимо душно, в тот момент мне казалось, что я начал задыхаться. В большой гостиной, где я когда-то познакомился с Шоном Линчем, я заметил завещание Айвора на письменном столе и прочел первую строчку: «Я, Айвор Гамильтон Тэшем, проживающий по адресу Каннинг Хаус, Глэнвилл-стрит, Вестминстер, Лондон SWI, настоящим аннулирую все другие завещания…»