Изумрудный шторм - Уильям Дитрих (2010)

Вскоре я понял, что барабанный бой доносится откуда-то из сердцевины болот. Наверное, мне предстоит увидеть какой-то религиозный или политический обряд, сродни тому, что состоялся в лесу Букмана, решил я. Ведь именно в этих лесах зародилось освободительное движение. И моя лесная фея вела меня на эти звуки, немного замедляя шаг, давая мне возможность догнать себя и тотчас ускользая дальше, если я подходил слишком близко. Я весь вспотел от возбуждения и усилий. Кто же она такая?..

«То, что ты ищешь», – вдруг всплыла у меня в голове фраза.

И вот мы вышли на вырубку – небольшой островок голой сырой земли среди бесконечных болот. Посередине стояла небольшая хижина из веток и соломы, внутри которой горела одна свеча. Проводница моя остановилась на дальнем конце этого островка и молча указала на хижину. Очевидно, она давала понять, что я должен войти. Но пойдет ли она за мной? Нет, лесная фея растворилась во тьме, и я почувствовал, что страшно разочарован. Теперь я остался один-одинешенек.

Нехотя я шагнул вперед, поставил лампу на землю, пригнулся и заглянул в хижину – нервно, точно клал голову на плаху под нож гильотины.

Сооружение оказалось столь же примитивным, как и мои представления об Африке. Его купол представлял собой плотное переплетение пальмовых листьев и тростника. Пол был земляным, а свеча стояла на маленьком алтаре высотой не больше фута, покрытом скатертью в красно-белую клетку, так что непонятно было, из чего он сделан – из камня или дерева. В центре стояла чаша с чистой водой – так, во всяком случае, мне показалось. По углам скатерть придерживали четыре гладких речных камня. По одну сторону от чаши лежал человеческий череп, а по другую были разбросаны цветы. И еще здесь была выложена горка из морских раковин.

Да, экзотично, но ничего страшного в этом наборе предметов я не увидел – не страшней, чем в масонской ложе. И угрозы я не чувствовал – в отличие от религиозных ритуалов, свидетелем которых довелось стать в Египте.

– Символ Эзули Данто – это сердце в красную клеточку, – услышал я вдруг чей-то голос.

Я всмотрелся в темноту. У стены напротив входа в свете одинокой свечи смутно вырисовывалось лицо старой колдуньи с коричневатой кожей. Сколько ей лет, по лицу определить было трудно – кожа у нее оказалась на удивление гладкой, хоть и в темных пятнах, но солидный возраст выдавали редкие и растрепанные седые волосы и глаза, похожие на камушки и провалившиеся глубоко в глазницы. В них светились глубина и мудрость, приходящие только со временем и опытом. Губы старухи были полуоткрыты, и между ними виднелся кончик языка, подвижный, точно нащупывающий в воздухе какой-то запах – прямо как у змеи. И я догадался – это и есть Сесиль Фатиман, знаменитая мамбо революции.

– Я не слишком сведущ в религиозных символах. Моя жена знает об этом куда как больше, – признался я. – И зачем тут цветы?

– Эзули. Она сама цветок, – ответила колдунья.

– А вода?

– Это чистота жизни. А камушки – они якорями держат четыре стороны света. – В голосе Сесиль слышалось одобрение: видно, ей понравилось, что я любопытен.

– Ну, а раковины?

– Их бросают, чтобы узнать будущее. Они подсказали, что ты придешь, Итан Гейдж.

Я, сгорбившись, стоял в проходе, не зная, что делать дальше.

– Ты не привел с собой свою жену-колдунью, – хрипло продолжила Фатиман на французском. Непонятно, то ли это был упрек, то ли вопрос. – Раковины и о ней говорили.

– Ее отобрал у меня один злодей. Француз.

– И тогда ты пришел к нам. Белый, которому нужна помощь черных.

– Да. Мне нужна информация, чтобы выкупить жену и сына. Эти сведения полезны и вам.

– Ты хотел сказать, моему народу.

– Всем революционерам Гаити. Вы ведь Сесиль, верно?

– Ну, ясное дело, кто ж еще? Присядь.