Мессия Дюны. Дети Дюны (сборник) - Фрэнк Герберт (1976)

Я все думаю, какая это радость – жить, но едва ли я смогу спуститься когда-нибудь к глубинам своего существа, к корням этой плоти, чтобы познать, кем я был. Да, корень там. И смогу ли я что-нибудь сделать, чтобы отыскать его, – это еще сокрыто в грядущем, но что по силам человеку, по силам и мне. Любой мой поступок способен опустить меня к этим глубинам.

(«Гхола рассказывает»; комментарии Алии)

Утопая в оглушительном запахе Пряности, он тщетно старался заглянуть вглубь себя в пророческом трансе. Пауль видел луну – она пульсировала, удлинялась, дергалась. С ужасным шипением звезды гасли в водах безграничного моря. И луна тонула в глубинах его – как мраморный шарик, выброшенный ребенком.

Утонула.

Луна не садилась, он понимал это. Она исчезла, и не стало луны. И земля трепетала в ужасе, словно перепуганное животное. Страх не отпускал его.

Пауль резко сел с широко раскрытыми глазами, но часть его все еще глядела туда, где тонула луна… Перед глазами его была только решетка из пластали, через которую свежий воздух проникал в его личные апартаменты. Он знал, что находится внутри огромной рукотворной скалы – его Цитадели. Но внутри его самого – падала луна.

Наружу! Наружу!

За решеткой ослепительными лучами сиял полдень Арракина. Внутри же царила черная ночь. Благоухание цветов в саду на крыше ласкало ноздри, но никакие ароматы не могли вернуть обратно ночное светило.

Опустив ноги на холодную поверхность пола, Император глядел сквозь решетку. Изящная арка мостика из кристалл-стабилизированного сплава золота с платиной, усыпанная огненными самоцветами с далекого Кидона. Мостик уводил во внутренние галереи, мимо фонтана над прудом, поросшим водяными цветами, каплями крови алевшими на ровной изумрудной глади.

Глаза его впитывали увиденное… но не было выхода из меланжевой тюрьмы.

Как страшно – видеть, как гибнет луна.

Видение сулило чудовищную потерю… личную. Или же это под тяжестью собственных притязаний рухнула созданная им цивилизация.

Луна… луна… зачем ты упала?..

Муть, взбаламученную Таро, удалось успокоить лишь огромной дозой меланжевой эссенции. Но перед глазами была только падающая луна и страшный путь, известный ему из первых видений. Чтобы наконец захлебнулся джихад, чтобы затих этот вулкан, извергающий потоки крови, он должен дискредитировать себя самого.

Освободись… освободись… освободись…

Запах цветов, доносящийся из сада, напомнил ему о Чани. Он тосковал… руки ее, объятия несли любовь, давали забвение. Но даже любви Чани не справиться с этим видением. Да и что вообще скажет его фрименка, если он объявит ей, что наконец выбрал свою смерть. И почему, раз уж смерть вообще неизбежна, он решил отнестись к ней как подобает аристократу и покончить все счеты с жизнью в пору расцвета, пренебрегая остающимися годами? Разве это не благородно: умереть прежде, чем иссякнет воля?

Он встал, подошел к двери в решетке и вышел на балкон над цветами и лианами сада. Во рту было сухо, как во время перехода через Пустыню.

Луна… луна, где ты, луна?

Он думал о словах Алии, она рассказала ему о найденном среди песков теле фрименки, поддавшейся семуте! Событие это укладывалось в ненавистную цепь.

Ну что может взять человек у Вселенной, думал он. Ведь она всегда дает ему сама и лишь то, что считает необходимым.

Витая, с отбитым краем раковина из морей Матери-Земли лежала на низком столе у поручня балкона. Тронув ее переливчатую поверхность, он попытался мысленно заглянуть назад. Яркие луны играли в радужном перламутре. Он оторвал взгляд. Радуга стояла в облаках пыли возле серебряного солнца.

Мои фримены называют себя «детьми Луны».

Он положил раковину, прошел вдоль балкона. Кошмарная луна не давала надежды на спасение. Он подумал о мистическом смысле видения. Пряность все еще не выпускала из своей хватки его, обессилевшего пророка.