Ассимиляция - Джефф Вандермеер

В какой-то момент, уже когда умер последний из участников последней, одиннадцатой экспедиции, ты заказываешь со склада черную краску, а также черные толстые маркеры и открываешь бесполезную дверь, за которой находится пустая белая стена – жертва бестолковой перепланировки. Ты выводишь на ней слова, почерпнутые у топографической аномалии, слова, которые могли бы быть написаны смотрителем маяка (этот проблеск интуиции на официальной встрече, подсказавший тебе глубже изучить происхождение и историю Саула).

И еще ты рисуешь на ней карту всех ориентиров в Зоне Икс. Вот базовый лагерь, теперь ты называешь его «Мираж». Вот маяк, вроде бы символ безопасности, но на самом деле далеко не безопасный. Место, ставшее кладбищем журналов. Вот топографическая аномалия, дыра в земле, в которую проваливаются все начинания и цели, становятся туманными, растворяются. А вот здесь – остров и, наконец, тут сам Южный предел, похожий или на последний оплот обороны против врага, или на самый дальний его аванпост.

Лаури, напившийся вдрызг на прощальной вечеринке перед отправкой в Центр, всего через три года после того, как тебя взяли на работу, сказал: «Как же скучно, черт побери. Чертовски скучно, если они победят. Если нам придется жить в том мире». Словно люди вообще способны жить в «том мире», против чего свидетельствовали все полученные данные, словно нет на свете ничего хуже скуки, и единственная задача ныне живущих в этом мире людей – это поиск путей борьбы со скукой. Чтобы «каждый момент жизни», как выражался Уитби, рассуждая о параллельных вселенных, западал в память, чтобы головы людей не заполнялись пустотой, чтобы вселенные не ветвились лишь для того, чтобы вместить больше скуки.

И Грейс бесстрашно возвысила свой голос позже, на какой-то другой вечеринке, споря с равно циничным и депрессивным мнением одного из присутствующих, но при этом как бы возражая Лаури: «Я все еще здесь только из-за своей семьи. Из-за семьи и нашей директрисы, и все потому, что ни за что не откажусь ни от них, ни от нее». Пусть даже Грейс и не могла поделиться с членами своей семьи подробностями и перипетиями борьбы, которую вела в Южном пределе, будучи, как саркастически говорил Лаури, твоей «правой рукой», тем грубым и громким голосом правды, когда твой голос молчал или звучал невнятно, словно издалека.

Ты успеваешь нарисовать лишь половину карты, как вдруг чувствуешь на себе чей-то взгляд. Это Грейс, стоит, скрестив руки на груди, и укоризненно на тебя смотрит. Прикрывает за собой дверь кабинета и продолжает смотреть.

– Я могу тебе чем-то помочь? – спрашиваешь ты, держа в одной руке банку с краской, а в другой кисть.

– Можешь еще раз уверить меня, что все в порядке. – Один из первых моментов, когда ты вдруг улавливаешь сомнение в ее голосе. Не несогласие, а именно сомнение, и с учетом того, сколь многое зависит от веры и преданности в Южном пределе позднего периода, это тебя беспокоит.

– У меня все отлично, – говоришь ты. – Я в полном порядке. Мне просто нужна памятка.

– О чем, зачем? Штату сотрудников? Тебе не кажется, что это несколько эксцентрично?

Прилив гнева при этих словах, и еще – слабый отголосок боли. Лаури при всех его недостатках не счел бы это странным. Он бы понял. Впрочем, если бы это Лаури рисовал карту на стене своего офиса, никто не стал бы его расспрашивать. Они спросили бы, могут ли подержать кисть, подправить вот в этом месте, принести ему еще краски.

Для кумулятивного эффекта, чтобы подчеркнуть значимость происходящего, ты говоришь Грейс:

– Как только я здесь закончу, подпишу приказ об эксгумации тел членов последней, одиннадцатой экспедиции.

– Зачем? – с ужасом спрашивает она, точно ей претит даже мысль об осквернении могил.

– Потому что считаю это необходимым. Вполне веская причина. – То, что Грейс называет «припадком лауризма», и ты делаешь это не по злобе, а из чистого упрямства.