Микелотто налил кларета из серебряного графина.

– Позвольте узнать, кому я обязана такой честью? – спросила я, когда он протянул мне кубок.

Его заячья губа растянулась в улыбке. Чуть поклонившись, он, пятясь, вышел из комнаты.

– Лючия…

Я развернулась и глазам своим не поверила: ко мне шел Чезаре.

Закругленный ворот его рубахи обрамлял шею, черный бархатный дублет обтягивал тело; я сразу же увидела, что он прибавил в весе. Еще он начал отращивать волосы – короткие рыжие кудри, как у херувимов Боттичелли, обрамляли его голову.

– Ты вернулся в Рим! Почему же мне не сказал?

– Хотел сделать тебе сюрприз. – Он обвел рукой комнату. – Тебе нравится мое новое палаццо?

– Ему не помешают некоторые улучшения, – услышала я свой голос и поморщилась.

Как он должен понять, этому дому далеко до палаццо Санта-Мария ин Портико. Плитка на полу потрескалась, а в углах потолка виднелись мокрые пятна.

– Не помешают. – Чезаре хохотнул. – Ты разочарована?

– Нет, – быстро ответила я. – Оно прекрасно. Но скажи, давно ты уже здесь?

– Почти месяц. – Он увернулся, когда я замахнулась на него. – Ну-ну, – улыбнулся он. – Я хотел сказать тебе раньше, но отец настаивал, чтобы я хранил свой приезд в тайне, пока все не устроится.

– Не устроится? – Я топнула. – Какая такая тайна в том, что у моего брата палаццо в Риме?

Я сердито уставилась на него, но мой протест сник: он склонил голову и на уровне моих глаз оказался выбритый кружок у него на затылке.

– Ты принес обет…

Неожиданно печаль нахлынула на меня.

– Нет, ничего подобного. Я должен удовлетворять требованиям, чтобы занять пост нового архиепископа и папского кардинала в Валенсии. Должен выглядеть человеком, достойным надеть священный убор.

Я проглотила слезы:

– Ты счастлив?

Он пожал плечами:

– Если счастье означает ежегодный доход в сорок тысяч дукатов, то мне стыдно жаловаться. И потом, я получил это. – Он раскинул руки. – Требующее небольшого ремонта, но в остальном прекрасное палаццо в сердце самого колоритного римского квартала, и здесь я полный хозяин. А он хорош, правда? Я сделаю его гордостью города, все аристократы будут вымаливать приглашения в дом Чезаре Борджиа, когда я приведу его в порядок.

– Значит, ты согласился?

Я не доверяла его покорности. Как с Хуаном тогда в саду, мне думалось, что Чезаре прячет истинные чувства, выражая те, которых от него ждут.

– Ты согласился с волей папочки?

– У меня практически нет выбора. – Он подошел к графину на столе, долил мне вина, наполнил кубок для себя. – Такова моя судьба, Лючия. Против fortuna не пойдешь – мы можем только предвидеть ее капризы и, если повезет, подчинить ее своей воле. – Он понизил голос. – А я собираюсь стать везунчиком.

Это было больше похоже на него, хотя я и представить себе не могла, как ему удастся уклониться от служения Церкви. Я потягивала кларет, который уже ударил мне в голову, и наблюдала за ним – он перемещался по полуобставленной комнате, прикасался пальцами к своим вещам. Он любил красивые предметы. У него было на них безошибочное чутье. Я хотела спросить, как он собирается носить терновый венец, предписанный ему отцом, как сумеет справляться с переполняющими его мирскими страстями. В нем было столько жизни, столько молодости и энергии – он не сможет жить жизнью Ватикана, препираясь и заключая союзы со своими собратьями-кардиналами в курии. Обет был наименьшим из зол. Священники заводили себе любовниц, а те рожали им детей (пример нашего отца не оставлял на сей счет сомнений), но привести к подчинению Чезаре казалось мне равносильным издевательству над прекрасным жеребцом, которого впрягли в плуг и заставляют пахать, словно простого быка.

Я молчала. Что пользы было бы от моих слов? Чезаре верно говорил: ему не оставили выбора. Как и всем нам. Мы были Борджиа. Мы должны жертвовать собой ради блага семьи.