Дым - Дэн Вилета (2016)

— Как ты думаешь, уже полночь?

— Откуда мне знать? В этом городе я еще не видел ни одних работающих часов. — Затем Томас что-то прикидывает и добавляет: — Зато на корабле часы есть, но там пока никто не шевелится.

— Ты уверен?

— Это пароход, большое океанское судно. Морякам нужны часы, чтобы правильно определять местоположение. Без них навигация невозможна. А с палубы можно сойти только по той доске.

— Ты разбираешься в лодках.

— В кораблях. Я вырос возле моря. А теперь тише, возвращается караульный.

Они умолкают и наблюдают за приближением человека. За его движениями легко проследить даже издалека. Он курит трубку, и при каждой затяжке в темноте дока рдеет алым огоньком табак, освещая часть лица — с глубокими морщинами, усами и чисто выбритым подбородком. Он проходит мимо них, делает еще дюжину шагов, потом разворачивается и шагает обратно, оставляя за собой сладковатый запах горелой ванили. При повороте на мостовой его подошвы скрипят.

В самой дальней точке своего маршрута человек останавливается, и его затылок загораживает трубку. Секунду спустя слышно, как одна жидкость льется в другую. В доке такая тишина, что любой звук разносится по самым укромным уголкам. Облегчившись, караульный принимается напевать что-то, не вынимая трубки изо рта. Мелодия — приятная, грустная — незнакома Томасу. На втором припеве человек обрывает песню и возобновляет обход. Вода у его ног так неподвижна и напитана сажей, что кажется черным стеклом, которое ничего не отражает, даже случайную звезду между облаками.

В порту три таких прямоугольных бассейна, которые соединяются с Темзой через глубокие шлюзы с железными воротами. И все они огромны. В самом большом уместилось бы двадцать полей для крикета. Табачный док — наименьший из трех, хотя и он достаточно велик для того, чтобы в нем пришвартовался пароход Ост-Индской компании. Вокруг него вырос целый город из складов, мастерских, подъемников, запчастей, бочек и кнехтов. Это пейзаж не для людей, а для механизмов, для громоздких конструкций из металла, источающих ржавчину. В одном углу стоит гребной винт, каждая изогнутая лопасть — выше человека. Будь у машин своя религия, этот винт мог бы стать их крестом. Нетрудно представить себе существо, пригвожденное к его лопастям.

Со всех сторон док огражден высокой кирпичной стеной, в которой проделаны лишь одни ворота. Томас и Ливия подошли к нему через многолюдные пирсы Западного дока под конец рабочего дня и потом прятались за бочками, пока не разошлись последние грузчики. Оказалось, что ворота не заперты, караульные будки пусты, а единственными свидетелями их проникновения в док стали скрипящие петли. Как полагает Томас, это нечто большее, чем простая небрежность. Западный док не принимает иностранные суда и поэтому почти не охраняется. Но в Табачном доке проводят таможенный досмотр заморских грузов. Везде висят знаки, запрещающие проход, а верх стены плотно опутан петлями колючей проволоки. И все же док опустел, словно приглашая воров. Кому-то хорошо заплатили, охранники отпущены по домам, собаки куда-то подевались. Остался лишь один караульный, да и тот какой-то безалаберный: благодаря трубке Томас и Ливия заметили его сразу, как только миновали ворота. С тех пор они играют с ним в прятки.

Узнать «Гарлем» оказалось нетрудно. Два других судна, пришвартованных в торце дока, всего лишь речные баржи. В пароходе, под бортом которого притулились подростки, от кормы до носа будет сотни полторы футов. От него исходит резкий запах открытого моря. В доке нет волн, но, должно быть, есть какое-то глубинное течение. Корабль то натягивает канаты, которыми привязан к пирсу, то утыкается в подбитые резиной бочки, отделяющие его борт от стенки пирса. Так и чередуются в ночи два звука: один — тугой скрип, второй — терпеливое притирание.