Дым - Дэн Вилета (2016)

Прайс движется так целеустремленно, что Томасу сразу приходит в голову мысль: Джулиус, должно быть, уже обнаружил сломанную сигарету. Камердинер шагает без видимой поспешности, но неумолимо и тяжело, глотая ярды один за другим. Томасу приходится приложить усилие воли, чтобы не замедлить шаг, не отклониться от курса. Вместо этого он подражает камердинеру: выпячивает грудь и идет по самой середине холла. Чарли замечает перемену в походке друга и старается не отставать.

Чем ближе они сходятся, тем отчетливее различимо лицо Прайса: рот среди щетины, сломанный нос, глубокая ямка на подбородке — точно кто-то надавил большим пальцем. Это довольно привлекательное по-своему лицо, свидетельствующее о сильном характере и уме. Но все впечатление портят глаза. В них есть какая-то покорность. И неумолимость. Следы жизни, полной насилия. Там, где глазное яблоко скрывается в нижнем веке, есть красная черточка, словно процарапанная остро заточенным пером; всего один лопнувший сосуд. Брови, обрамляющие эти глаза, скошены внутрь, от висков к носу, и разделены морщиной. Прайс хмурится не из-за мальчишек; это выражение осталось от многолетних привычек, гнева, сосредоточенности или боли. За пять шагов становится ощутимым идущий от него запах дубленой кожи, пота и отголосков старого дыма. Через мгновение они столкнутся грудь в грудь. И вновь Томас думает о сломанной сигарете. Если начнется драка, ни он, ни Чарли не смогут противостоять этому человеку. Поэтому Томас прикидывает, продержится ли он, пока Чарли бегает за помощью.

И захочет ли кто-нибудь помочь.

За шаг до столкновения Прайс отодвигается в сторону. Он не сбавляет шаг — просто проходит мимо них, ступая удивительно тихо своими тяжелыми сапогами. В конце холла Чарли останавливается и смотрит ему вслед. Томас замечает, что его друг раскраснелся. Он редко видит Чарли таким рассерженным.

— Этот человек топит котят для удовольствия, — говорит Чарли.

— Не для удовольствия. Только по приказу. Но уж тогда — мешками.

Томас хотел пошутить, но голос получается сдавленным, а на спине выступает холодный пот.

Мистер Прайс

Ближе к ночи он зовет меня к себе. Он, кесарь. Так его зовут в школе. Будущий император. Джулиус Пол. Для матери — Жюль, на французский манер. Для меня он всегда был мистером Спенсером, даже когда доходил гусям до колена. Я знаю его почти всю его жизнь. Я ему и отец, и мать, но также сын. Мне сразу понятно, что он объят гневом. В его руке хлыст.

— Давайте, — говорю я. — Бейте меня, если надо.

И он бьет, молча хлещет меня по плечам, по спине, по бедрам, пока я прикрываю лицо и глаза. Мы оба дымим, он — от гнева, я — от боли; каждый вдыхает то, что исходит от другого. Это не разделяет нас, а, наоборот, укрепляет нашу связь. Быть семьей означает делить дым друг друга. Все остальное — лишь рукопожатие: холодное, формальное, удерживающее на расстоянии. Обрекающее на изоляцию. Человек рождается не для этого.

Потом, все еще тяжело дыша от напряжения, он начинает рассказывать. О том, что в его комнату пробрались те двое и украли его сигареты, а одну сломали и положили сверху, чтобы он обо всем узнал. В гневе он бледнеет. Красивый мальчик, с самого детства. Я наполняю для него ванну, чтобы он мог стереть сажу. Пока он сидит и отмокает, я прибираюсь в комнате. Шкатулка с сигаретами так и стоит открытая. Я опускаю крышку и запираю шкатулку на ключ.

Он не делится со мной сигаретами. Каждая из них, часто говорит он мне (а он любит держать их в руках, использовать как указку, тыкать мне в лицо, и тогда сигарета напоминает палец вороньего пугала, истекающий табаком), каждая из них стоит два моих годовых жалованья. За пять штук родная мать продала бы тебя палачу.

Я возражаю.

У меня нет матери, говорю я.

И всякий раз мы оба смеемся.

— Что вы будете делать? — спрашиваю я, подтыкая его одеяло. — Как накажете воров?