Дым - Дэн Вилета (2016)

Томас берет из рук Чарли лампу и направляет ее на другую полку. Ее луч падает на ряд стеклянных банок с какой-то жидкостью — слишком зловещего вида, чтобы быть простой водой, — в которой зависли, словно невесомые, странные пятнистые объекты. Чарли не сразу понимает, что это внутренние органы. Легче всего опознать легкие и печень, известные по школьной столовой, где потроха подаются почти ежедневно. В консервирующем растворе губчатые ткани кажутся бледными и разбухшими.

— Человеческие?

Томас пожимает плечами. Какие могут быть вопросы? Вряд ли леди Нэйлор интересуется органами животных.

Из передней комнаты доносится голос Ливии:

— Пора идти.

— Еще одна минута. — Томас поворачивается спиной к банкам и направляется в самое дальнее помещение, таща за собой Чарли.

Луч света опережает их. А мальчики так и не смогут переступить через порог.

По размеру и облику комната похожа на предыдущие: квадратная, отделанная деревянными панелями, с узким окном, закрытым на ночь. Тут тоже много столов и полок, научных трудов, инструментов. Пыльное полотнище скрывает какой-то массивный механизм.

Но все внимание Чарли и Томаса обращено на альков или чулан в дальнем конце комнаты. Этот закуток недостаточно просторен, чтобы счесть его отдельной комнатой, и отделен от основного пространства рядом железных прутьев с вделанной в них дверью — ровно такой ширины, чтобы мог пройти один человек. За решеткой видны койка, табурет, ночной горшок. На полу лежит маленький пышный коврик, выглядящий совершенно нелепо в этой обстановке, а стены оклеены золотисто-розовыми обоями с силуэтами дам в бальных платьях, застывших в разных позах. Когда лампа мигает, кажется, будто танцовщицы выделывают па. Койка, слишком короткая и узкая, чтобы быть удобной, застелена чистым бельем. На уровне шеи, запястий и щиколоток к металлическому каркасу приторочены кожаные ремни. В стену на высоте горла вделан стальной обруч.

Целую минуту мальчики завороженно разглядывают клетку. Чарли снова и снова направляет лампу на обои, на койку, на горшок. Почему-то именно ночной горшок вызывает у него непередаваемый ужас. В отсутствие узника горшок воплощает собой все зло, все унижение, которые порождены этой клеткой.

— Пора идти, — тихо зовет их Ливия через мрак трех комнат.

Мальчики без единого слова разворачиваются и идут к ней, охваченные угрюмым негодованием.

Перед тем как Ливия открывает дверь, они гасят лампу. В темном длинном коридоре тихо. Ливия запирает замок; напряжение оставляет ее, будто она скинула жесткий корсет.

Ливия прячет ключ в кулак и ведет мальчиков обратно в их комнату — и вдруг загорается свет. Точнее, сдвигается колпак с уже горящей лампы, и луч, усиленный его полусферической зеркальной поверхностью, заливает всю троицу сиянием. Они застывают, мигают в ослеплении, но успевают различить силуэт человека за лампой, в дюжине ярдов от них. Потом колпак опускается так же быстро, как был сдвинут. Опять сгущается тьма, в которой слышатся удаляющиеся шаги. Все происходит настолько быстро, что нет времени решить — надо ли удирать или бросаться в погоню. Когда после этих резких перепадов зрение возвращается к ним, уже слишком поздно. Мальчики продолжают шествовать в свою комнату с подчеркнутой неспешностью.

— Мне очень жаль, — говорит Чарли Ливии, когда настает время расходиться. Жаль, что навлекли на нее неприятности. Жаль, что втянули ее в свое преступление. Жаль, что им недостало ума совершить задуманное и остаться незамеченными.

Но выражение лица Ливии лишает его слова всякой силы. Видно, что обвинения девушки в свой адрес сменяются смиренной гордостью: гордостью за суровость наказания, которое она уже начала изобретать для себя.

— Нет нужды помогать мне завтра в уходе за отцом, мистер Купер. Доброй ночи, мистер Аргайл.

Слова звучат так же сухо, как констатация смерти в устах коронера.