Неприятная профессия Джонатана Хога - Роберт Хайнлайн (1969)

– Во имя… Послушайте. Я намного старше вас и уже привык сносить людские глупость и недоумие. И тем не менее как можно научить вас, что некоторые вещи слишком опасны, чтобы играть с ними? – Он указал на Синтию. – Как вы можете требовать от меня ответственности за ее здоровье, если сами намерены совершать поступки, могущие привести к катастрофе?

– Но… послушайте, доктор Потбери, я ведь уже сказал вам, что собираюсь в точности выполнять ваши указания по уходу за ней. Но вот забывать, что сделал он, я вовсе не собираюсь. Если она умрет… если она умрет, то, видит бог, я его на куски порву!

Потбери ответил не сразу. Когда же он наконец собрался с мыслями, то единственным его вопросом было:

– А если она не умрет?

– А если она не умрет, то первоочередной моей обязанностью будет забота о ней. Но не ожидайте, что я пообещаю забыть про Хога. Поверьте, я не забуду о нем… и это мой окончательный ответ.

Потбери нахлобучил шляпу.

– Думаю, на сем мы пока и расстанемся… и, поверьте, она не умрет. Но, позвольте вам заметить, молодой человек, вы – просто дурак! – С этими словами доктор покинул квартиру.

Душевный подъем, который он испытал, пикируясь с Потбери, вскоре после ухода доктора сошел на нет, и Рэндалла снова охватила глубокая депрессия. Делать ему было нечего – нечем было отвлечь свои мысли от глубокой тревоги, которую он испытывал за здоровье Синтии. Правда, он приспособил изножье постели так, как рекомендовал Потбери, но это заняло всего несколько минут, и после этого он снова не знал, куда себя деть. Поднимая изножье, он старался делать это как можно осторожнее, чтобы не разбудить Синтию, потом осознал, что именно этого ему больше всего и хочется – пробудить ее. Тем не менее он не мог позволить себе обращаться с ней грубо и шуметь – уж больно беспомощной она выглядела.

Он пододвинул к постели стул так, чтобы можно было держать ее за руку и наблюдать, не произойдет ли каких-нибудь изменений в ее состоянии. Внимательно наблюдая за ней, он обнаружил, что замечает, как вздымается и опадает ее грудь. Это немного успокоило его, хотя ему пришлось довольно долго ждать, пока она не сделала медленный, глубокий, едва заметный вдох и куда более быстрый выдох.

Лицо ее было ужасно бледным, как будто на нем лежал отпечаток смерти, но в то же время удивительно красивым. При виде ее сердце его буквально разрывалось от жалости. Она казалась такой хрупкой – и безгранично доверяла ему, – а вот теперь он ничем не мог ей помочь. Если бы он послушался ее – если бы он выслушал то, что она ему говорила, с ней бы ничего подобного не случилось. Она страшно боялась и тем не менее сделала все так, как он ее просил.

Даже Сыновья Птицы не смогли напугать ее.

Что он пытался сохранить? Возьми себя в руки, Эд… ничего этого не было, все это – лишь часть твоего кошмара. И все же, если нечто подобное произошло на самом деле, она бы именно так и поступила – торчала бы здесь и поддерживала его игру, независимо от того, насколько плохо обстояли дела.

Сама мысль о том, что даже во сне он был абсолютно уверен в ней, в ее отваге и преданности, наполнила его каким-то меланхолическим удовлетворением. Да, она была отважной – причем отважнее многих мужчин. Был случай, когда она выбила пузырек с кислотой из руки сумасшедшей старой прислуги, которую он поймал в деле Мидуэлла. Если бы не ее отважность и быстрота реакции, он бы сейчас, скорее всего, ходил бы в темных очках и с собакой-поводырем.

Он слегка приоткрыл одеяло и взглянул на шрам на ее руке, который она заработала в тот самый день. Тогда на него не попало ни капельки кислоты, зато она попала на нее – шрам от ожога до сих пор был виден и будет виден всегда. Но она никогда не упоминала об этом.

– Синтия! О Син, дорогая моя!

* * *