Медный всадник - Полина Саймонс (2001)

– А как насчет тебя, Таня?

Голос его снова сорвался. Он больше ничего не сказал, только смотрел на нее так умоляюще, словно хотел услышать что-то. Но она тоже молчала.

– А ты? Разве ты не хочешь утешения в последние оставшиеся моменты? – выговорил он наконец.

– Нет, – прошептала она. – Дело не во мне и не в тебе. Просто я могу вынести все. Она не может.

– Я тоже не могу.

Татьяна мгновенно вскинула глаза.

– Можешь! – настойчиво сказала она. – Можешь, Александр Баррингтон! Вынести все и даже больше. А теперь хватит об этом.

– Прекрасно. Я положу всему конец.

– Пообещай мне кое-что…

Он подозрительно взглянул на нее.

– Обещай, что не…

– Что именно? Не жениться на ней или не разбить ее сердце?

Крошечная слезинка скользнула по щеке Татьяны. Всхлипнув и кутаясь в телогрейку, она прошептала:

– Не разбить ее сердце…

Он ошеломленно вытаращился на нее. Она и сама не могла поверить, что сказала такое.

– Таня, не мучай меня.

– Шура, обещай.

– Одно из твоих обещаний или одно из моих?

– И что это должно значить?

– Ничего.

– Я не слышу обещания.

– Ладно, обещаю, если дашь слово…

– Какое?

– Никогда не надевать белого платья. Никогда не делиться хлебом. Никогда не лазать на крышу, иначе я обо всем расскажу ей. Немедленно. Ясно тебе?

– Ясно, – пробормотала Татьяна, думая, что он не слишком справедлив.

– Дай слово, – повторил Александр, хватая ее за руку и притягивая к себе, – что сделаешь все возможное, из кожи вон вылезешь, лишь бы выжить.

– Даю, – кивнула она, поднимая глаза, из которых струилось почти неземное сияние любви.

– Одно из твоих слов или моих?

– И что это должно значить?

Он сжал ладонями ее лицо.

– Если останешься жива, тогда клянусь, что не разобью сердце твоей сестре.

4

Наутро Татьяне пришлось одной идти в магазин. Она получила хлеб, килограммовую буханку, которая казалась легкой даже для нее, и уже хотела выйти, когда кто-то ударил ее по голове и по уху. Татьяна пошатнулась, беспомощно наблюдая, как подросток лет пятнадцати схватил хлеб и, прежде чем она успела сказать хоть слово, принялся жадно рвать его зубами. Глаза мальчишки были совершенно дикими, обезумевшими от голода. Остальные покупатели били его, отнимали хлеб, но он только уворачивался, продолжая жевать. Одна из продавщиц ударила его палкой.

– Нет! – крикнула Татьяна, когда мальчишка упал, как подстреленное животное, жалкий и злобный.

Не вытирая крови, капавшей из уха, Татьяна наклонилась, чтобы помочь ему, но он оттолкнул ее. Вскочил и ринулся к двери.

Продавщица, разумеется, отказалась дать Татьяне другой хлеб.

Сегодняшние карточки были уже отоварены.

– Пожалуйста! – молила она. – У меня семья.

– А что я скажу, если хлеба не хватит? За такое полагается расстрел! – покачала головой продавщица, хотя в глазах светилось сочувствие.

– Пожалуйста… Как я приду домой с пустыми руками?

– Не могу. Вчера расстреляли трех женщин за подделку карточек. Прямо на улице и оставили их лежать. По закону военного времени. Иди, милая, завтра придешь.

– Завтра приду, – пробормотала Татьяна, выходя.

Домой она идти не могла. И не пошла. Просидела в бомбоубежище, пока не пришло время идти на работу. Веры не было. Татьяна немного поспала в одной из холодных комнат. В столовой ей дали чуть-чуть бульона и несколько ложек каши. Она безуспешно искала Веру, потом сидела у постели умирающего солдата. Он спросил, уж не монашка ли она. Она покачала головой, но ответила, что он может сказать ей все.

– Мне нечего тебе сказать. Почему ты вся в крови?

Она попыталась было объяснить, но что тут было объяснять?