Медный всадник - Полина Саймонс (2001)

– У нас почти ничего нет, Шура, – прошептала она.

Когда они добрались до угла Невского и Литейного, где должны были распрощаться, Александр предупредил:

– Вчера ты при всех назвала меня Шурой. Нужно быть поосторожнее. Твоя сестра может заметить.

– Да, – сокрушенно кивнула Татьяна. – Постараюсь.

На Сенном рынке она купила меньше полукилограмма муки за пятьсот рублей. Двести пятьдесят рублей за чашку. Полкилограмма масла обошлось в триста рублей. Остальное ушло на соевое молоко и небольшую пачку дрожжей.

Дома еще оставался сахар. Она испекла хлеб. И все. На ужин для семьи ушла половина месячного денежного довольствия Александра. Хорошо еще, что тот запас дров и достал немного керосина.

Хлеб, испеченный Татьяной, разломили на пять кусков, разложили по тарелкам и ели ножом и вилкой.

Татьяна не знала насчет остальных, но сама она благодарила Бога за Александра.

5

По утрам солнце вставало поздно. Они завешивали окна одеялами, чтобы не пропускать холод, но одновременно отсекали и свет.

О каком свете может идти речь?

Татьяна медленно плелась на кухню с зубной щеткой. Раньше она чистила зубы содой с перекисью водорода, но как-то оставила соду на кухне и кто-то ее съел.

Татьяна повернула кран. Еще раз. Еще.

Вода не шла.

Вздохнув, она пошаркала обратно. Даша и Марина что-то недовольно пробормотали.

– Воды нет, – сообщила Татьяна.

В девять утра они поковыляли в райсовет. Истощенная женщина с чирьями по всему лицу объяснила, что электричество отключили, потому что в Ленинграде нет топлива.

– А при чем тут вода? – удивилась Даша.

– А что приводит в движение насосы? – в свою очередь спросила женщина.

Даша недоуменно моргнула.

– Не понимаю… – пролепетала она. – Это что, допрос?

– Пойдем, Даша, – шепнула Татьяна, дернув сестру за руку. – Свет когда-нибудь дадут. Но трубы уже успели замерзнуть. Теперь до весны воды не будет.

– Не волнуйся, – бросила ей вслед женщина, – до весны нас всех тоже не будет.

Татьяна все же выяснила, что на первых этажах вода еще была, просто не доходила до третьего: не хватало давления. Поэтому наутро Татьяна спустилась на улицу и нагребла ведро снега. Растопила снег на буржуйке, смыла туалет, а потом вернулась на первый этаж, набрала чистой воды, и они все смогли умыться.

– Даша, не можешь встать и пойти со мной? – спросила она как-то.

Сестра только глубже зарылась под одеяло.

– Ой, Таня, так не хочется, – промямлила она. – Ужасно холодно. Никак глаза не открываются.

Татьяна не могла добраться до больницы раньше десяти-одиннадцати, как раз к тому времени, когда заканчивала возиться с водой и карточками.

Крупы больше не осталось, только немного муки, чая и водки.

И по триста граммов хлеба для Татьяны, Даши и мамы. По двести – для бабушки и Марины.

– Я толстею, – объявила Даша.

– Я тоже, – сокрушалась Марина. – У меня ноги стали в три раза больше нормального.

– И у меня тоже. Не могу втиснуться в ботинки. Таня, я с тобой сегодня не пойду.

– Ничего страшного, Даша. У меня ноги не распухли.

– Но почему я пухну? – отчаивалась Даша. – Что со мной творится?

– С тобой? – взъелась Марина. – Почему ты вечно о себе? Все должно вертеться вокруг тебя!

– И что это значит?

– А как насчет меня? А Таня? В этом вся твоя беда, Даша. Ты никого не замечаешь, кроме себя.

– Помолчала бы, обжора! Только и смотришь что стянуть! Хочешь, чтобы я рассказала Тане, сколько овсянки ты у нас украла? Пусть я голодна, но не слепа.

– Это ты к чему, интересно знать?

– Девочки, девочки, – растерянно бормотала Татьяна, – какой смысл ругаться? Спорить, кто больше распух? Кто больше страдает? Считайте, что победили обе. А теперь ложитесь и ждите меня. И тихо у меня, особенно ты, Марина!

6