Медный всадник - Полина Саймонс (2001)

Она пошла на чердак, где раньше развешивали белье. Белья больше не было, зато она сумела найти то, что искала: свои детские санки, выкрашенные когда-то в синий цвет. Она стащила их вниз, стараясь не поскользнуться. Тело бабушки уже лежало на заснеженном тротуаре.

– Ну-ка, девушки, на раз-два-три, – велела она Марине и Даше.

Но Марина оказалась слишком слаба, чтобы помочь. Татьяна и Даша взвалили мертвую на санки и повезли за три квартала, на Старорусское. Мама и Марина шли сзади. Татьяна все-таки заставила себя заглянуть в кузов грузовика. Трупы были навалены до самого верха, как дрова.

– Это те, кто умер сегодня? – спросила она водителя.

– Нет, за одно только утро. Вчера мы подняли с улиц полторы тысячи тел. Лучше продай свою водку, девочка, и купи себе хлеба.

В воротах кладбища тоже громоздились мертвецы, в простынях и без. Татьяна увидела замерзший труп матери с маленьким ребенком. Несчастная так и держалась за веревочку санок, на которых лежало тело ее мужа. Татьяна закрыла глаза, стараясь выбросить из головы ужасную картину. Скорее бы домой!

– Мы не сможем пройти внутрь. И расчистить путь тоже невозможно. Давайте оставим бабушку здесь. Что еще мы сможем сделать?

Она и Даша подняли бабушку и осторожно положили в снег рядом с входом. И немного постояли над ней. А потом вернулись домой.

В этот же день они отправились на толкучку и сменяли водку на две буханки белого хлеба. Теперь, когда немцы взяли Тихвин, даже на толкучке хлеба почти не было.

7

Прошла неделя. У Татьяны не осталось сил смыть унитаз. Почистить зубы. Умыться. Александр рассердился бы на нее. Но от Александра не было вестей. Жив ли он?

– Как по-твоему, когда починят водопровод? – спросила Даша как-то утром.

– По-моему, именно тебе не стоит на это надеяться! – отрезала Татьяна. – Сама подумай, если дадут воду, тебе снова придется стирать.

Даша, засмеявшись, обняла ее.

– До чего же я тебя люблю! Даже сейчас у тебя хватает духа шутить.

– Только шутки не слишком остроумные, – вздохнула Татьяна, тоже обнимая сестру.

Носить воду было тяжело. Но хуже всего было таскать ее по лестнице. Морозы стояли до двадцати градусов. Вода выплескивалась из ведер и замерзала, так что ступеньки превращались в настоящий каток. Каждое утро Татьяна, держа ведро в одной руке и держась другой за перила, съезжала вниз на пятой точке.

А вот тащить ведро наверх… Она неизменно падала, и приходилось снова спускаться вниз за водой. Чем больше воды выплескивалось, тем толще становился слой льда. Черный ход был еще опаснее. Женщина с четвертого этажа упала, скатилась вниз на целый пролет, сломала ногу и не смогла подняться. Так и вмерзла в лед. Никто не смог ее поднять.

Женщины сидели на кушетке и слушали, как радиометроном отбивал свой бесконечный ритм, перекрывая шум радиочастот и непрерывный поток фраз: «Москва борется с врагом до последнего», или: «Нормы снова снижены до ста двадцати пяти граммов в день по иждивенческой карточке и двухсот граммов по рабочей». Слышались также слова: «потери», «разрушения», «Черчилль».

Сталин требовал открыть второй фронт, чтобы совместно бороться с фашистами. Черчилль отвечал, что для этого у него нет ни людей, ни средств, но он готов возместить Сталину потери, на что тот ехидно ответил, что представит счет самому Гитлеру.

Положение под Москвой становилось все более угрожающим. Город, как и Ленинград, бомбили каждый день.

– От бабушки Анны давно нет вестей, – заметила Даша вечером. – Таня, а ты получала что-нибудь от Дмитрия?

– Конечно, нет. Вряд ли он вообще объявится, – хмыкнула Татьяна и, помедлив, добавила: – И от Александра ни слова.

– Почему же? Я получила письмо. Три дня назад. Просто забыла вам сказать. Хочешь прочесть?

«Дорогая Даша и девушки!

Надеюсь, это письмо застанет вас в добром здравии. Вы ждете моего возвращения? Я очень хочу снова вас увидеть.