Первые леди Рима - Фрейзенбрук Аннелиз

По знакомому совпадению, Евсевия, которая рисуется из речи Юлиана и других источников как набожная и добрая благодетельница, в другом месте характеризовалась как интриганка, заботящаяся о собственных интересах, чье доброе отношение к Юлиану означало холодное намерение более эффективно уничтожать соперников мужа. Ее обвиняли в тайном подмешивании яда жене Юлиана Елене, дочери Константина и Фаусты, — якобы яд стимулировал у той повторяющиеся выкидыши, тем самым обеспечивая, чтобы собственная бездетность Евсевии не поставила ее в невыгодное положение.

Однако такая хитрость, напоминающая нам о репутации Ливии и Агриппины Младшей как отравительницах неудобных соперников, была ничем по сравнению с описанием второй жены Валентиниана — Юстины. Дочь провинциального губернатора с хорошими связями, Юстина была вдовой узурпатора Магна Магненция до того, как вышла замуж за Валентиниана. Один рассказ говорит, что его предыдущая, первая жена, Марина Севера, подружилась с Юстиной и часто принимала вместе с ней ванну, и что Валентиниан был так поражен описанием своей женой прелестей Юстины, что твердо решил жениться на ней и пожелал внести изменение в закон, чтобы ему позволили иметь двух жен. В древних юридических источниках такой закон не упоминается — явное подтверждение, что эта история имеет мало общего с реальностью.[889]

Марина Севера получила развод, а Юстина родила Валентиниану I четверых детей до смерти императора в 375 году: сына, юного императора Валентиниана II, и трех дочерей, одна из которых, Галла, выйдет замуж за императора Феодосия и родит Галлу Плацидию. Когда приемный сын Юстины, Грациан, стал императором, именно она была вызвана на Дунайскую границу амбициозными генералами, которые хотели посадить на трон четырехлетнего Валентиниана II. С этого момента она ни перед чем не останавливалась, чтобы защитить интересы собственного сына.

Юстина воплощала определенный, неизменный образ императрицы этого периода — амбициозной женщины, которая по факту действовала как регент при своих детях-императорах и наживала такое же количество врагов, как и союзников. Но в отличие от предыдущих царственных матерей, таких как Агриппина Младшая или даже императрицы Северов Юлия Меса и Юлия Мамея, которые контролировали правление своих крайне юных отпрысков, историческая репутация Юстины и ее окружения в основном вращалась вокруг их религиозного поведения. В конце IV и начале V века христианский аскетизм продолжал наращивать давление на традиционные римские социальные структуры, создавая альтернативный шаблон идеального женского поведения, который некоторые женщины имперского двора V века приняли близко к сердцу.[890] Позднее это заработало им рукоплескания христианских моралистов, но прочие хроникеры поздней Античности и раннего Средневековья, не особо сочувствовавшие этим новомодным доктринам, относились к их поведению критически и с подозрением.

Тем временем внутри христианской церкви бушевала полемика о доктрине, принципиально сводясь к давним дебатам об истинной природе Иисуса Христа. Ортодоксальный взгляд, рожденный на Никейском соборе Константина в 325 году и известный сегодня как Никейский символ веры, утвердил, что Сын был «из той же субстанции», что и Отец; верующие, которые следовали учению еретика Ария, настаивали, что Отец и Сын являлись подобными, но отдельными существами.

Обе — и Евсевия и Юстина — были последовательницами арианства, что разжигало подозрительность к ним в ортодоксальных церковных кругах. Многие считали Евсевию ответственной за сильную симпатию ее мужа к неортодоксальным верующим, а арианство Юстины привело ее к конфликту с церковными отцами — такими как Амвросий Миланский, биограф которого Павлин обвинил ее в том, что она однажды подослала убийцу, чтобы попытаться убить епископа прямо в постели.[891]