Галаад - Мэрилин Робинсон (2004)

Например, я помню, как-то раз моего деда попросили сказать пару слов по случаю празднования Дня независимости. Я помню это, потому что все мы разволновались в предвкушении, а потом и правда смутились так, что стало абсолютно ясно, почему мы так беспокоились. Мысль состояла в том, что, поскольку он был основателем церкви и ветераном войны, его выступление пришлось бы как нельзя кстати. На тот момент мэр прожил в Галааде всего лет двадцать, он был шведом и лютеранином, так что, возможно, не слышал байки о былых временах. Да и мой дед редко воровал у чужих людей, в основном – у членов семьи. Исключения он делал лишь для нашей паствы и крайне редко – для самых добрых из пресвитерианцев и методистов, которые уж точно не собирались поносить его на весь свет из уважения к возрасту и чистоте намерений. Моя мать говорила: где живет наш прихожанин, можно узнать по замку на двери сарая, и в этом есть доля правды. Как бы там ни было, мэр, вероятнее всего, не знал о странностях старика, когда отправлял ему приглашение.

У деда загорелись глаза в ту самую минуту, когда он прочитал письмо. Родители пытались устроить настоящий праздник: мать перерыла все вещи в доме в поисках армейской формы, но, разумеется, от нее ничего не осталось, кроме шляпы, которая выжила, наверное, потому, что ею почти не пользовались. Как говорила мать, «рожки да ножки» оставались от всего, что попадало к нему в руки. Мама нашла шляпу в шкафу и приложила большие усилия, чтобы придать ей форму. Но старик заявил:

– Я молюсь! – и положил ее обратно в шкаф.

У меня сохранилась эта проповедь ipsissima verba[26], потому что она оказалась среди тех вещей, которые мой отец то хоронил, то выкапывал в тот день в саду. Она очень короткая, так что я скопирую ее тут, в точности как он написал. Помню, отец пытался вдохновить его переписать текст заново, дабы уйти от излишних разглагольствований и, вероятно, в надежде на то, что он или моя мать смогут взглянуть на нее и обсудить с дедом, если потребуется. Но дед тщательно оберегал свое детище и носил его на своем неприступном назаретском теле.

Вот что он написал и что там говорилось:

«Дети мои!

Когда я был молод, Господь пришел ко мне и возложил мне руку на правое плечо. Я до сих пор чувствую Его прикосновение. И Он заговорил со мной в высшей степени отчетливо. Его слова прошли через все мое существо. Он сказал: «Освободи порабощенных. В проповедях делись добрыми вестями с несчастными. Провозглашай свободу на всей земле». Все это, разумеется, содержится в Священном Писании, и эти слова уже были хорошо знакомы мне в тот момент. Но совершенно понятно, почему Он почувствовал, что на них нужно сделать особый акцент. Никто не живет согласно этим принципам, пока Господь не возложит на него руку. Разумеется, и я жил иначе, пока Он не появился подле меня и не произнес эти слова.

Я мог бы назвать произошедшее видением. В те времена нас посещали видения, довольно многих. Молодые люди наблюдают видения, а старики – сны. А теперь все эти молодые люди превратились в стариков, если вообще живы, и их видения – не больше, чем сны, а былые дни забыты. Мы парим в забвении, словно во сне, как поется в одном старом гимне, а наши сны забываются задолго до того, как забудут нас.

Генерал и президент Грант однажды назвал Айову яркой звездой радикализма. Но что осталось здесь от Айовы? Что осталось от Галаада? Пыль. Пыль и пепел. Священное Писание учит нас, что люди умирают. Разумеется, так оно и есть. Это замечательно. Несмотря на это, Его гнев неотвратим и Его рука простирается над нами.

Благослови и сохрани вас Господь, и т. п.».