Лимонов - Эммануэль Каррер

(Это приключение обошло меня стороной, как и тусовки в Palais . Со времени печальной эпохи купальников я написал несколько книг и прибился к коллективу совсем другого рода – к авторам, чьи книги печатали издательства P. O. L. и Мinuit . Их эстетические взгляды, в отличие от политических, мне оказались близки, и в силу этого обстоятельства я не испытывал ни малейшего интереса к людям, которых – заочно, не купив за пять лет его существования ни одного номера L’Idiot, – я считал просто шайкой горлопанов. Их компания была тусовкой, а мое тогдашнее окружение считало себя выше этого. У нас было принято ходить в одиночку, держаться особняком, презирая славу и внешнюю мишуру. Нашими кумирами были Флобер, герой Германа Мелвилла Бартлби, который на любой вопрос отвечал: «I would prefer not to »[35], и Роберт Вальзер, отошедший в мир иной среди швейцарских снегов идеальной белизны после двадцати лет молчания в психиатрической лечебнице. Психоаналитика среди нас посещали многие. Я подружился [мы дружим до сих пор] с Жаном Эшно, мне нравились его книги, их бе зуп речный стиль: чуть насмешливая сдержанность, ирония с легкой ноткой грусти. С ним можно было не опасаться погрязнуть в пафосе или в трясине из прилагательных. На людей из L’Idiot мы смотрели примерно так же, как приличная публика смотрит на орды фанатов футбольного клуба Paris-Saint-Germain , накачавшихся пива и ищущих, с кем бы схватиться, а они, должно быть, принимали нас за сектантов-стихоплетов, анемичных и претенциозных. Впрочем, это сильно сказано: скорее всего, мы просто друг друга не видели, а возможно, и вовсе не существовали друг для друга.)

Вернемся к обеду в Lipp . Очень возбужденный, с дыбом стоящей шевелюрой и белым шарфом, конец которого мок в тарелке, Жан-Эдерн рассказывал Эдуарду, как он потерял глаз: русская пуля, полученная в Берлине, где его отец, генерал Алье, служил в конце войны. Чистая выдумка: каждому новому слушателю он рассказывал новую версию этого события. Это был его способ соблазнять новичка, и они с Эдуардом чудесно поладили. У каждого имелся свой предмет ненависти, который был совершенно безразличен другому, и тем не менее они сошлись на том, что Миттеран – редкая сволочь, да и Горбачев – тоже.

«Послушай, тебе надо писать». Именно этого Эдуард и хотел, не хватало лишь переводчика. «Никакого переводчика не нужно. Когда ты говоришь, я тебя понимаю, значит, пойму и то, что ты напишешь». Так Эдуард начал писать по-французски и стал приходить на заседания редакционного комитета L’Idiot , которые происходили в просторной квартире патрона на площади Вогезов. Пить водку начинали с десяти утра и заканчивали с рассветом следующего дня. Когда присутствовавшие ощущали потребность в закуске, Луиза, домоправительница Жан-Эдерна, варила им макароны. Помимо основного состава редакции, обеспечивавшего выход восьми полос еженедельника, на посиделки приходили самые разные люди, некоторые застревали, ввязывались в дискуссии, а хозяин дома, очень довольный, и не пытался их утихомирить, напротив, только подливал масла в огонь: это было упоение – разгоравшиеся споры подбрасывали сюжеты, давая пищу для ума газетным авторам. Когда Эдуард пришел на заседание в первый раз, там были Патрик Бессон, Марк-Эдуард Наб, Филипп Соллерс, Жак Верже. Ждали Ле Пена, но вместо него пришел профсоюзный деятель Анри Красуски, и Соллерс, сев за пианино, запел «Интернационал». Габриэль Мацнефф, родившийся в семье русских эмигрантов, выразил восхищение тем, что рядом с его статьей, где он пел дифирамбы «Михаилу Горбачефф» – с двумя «ф», – стояла статья Лимонова, в которой он требовал отдать Горбачева под трибунал и закончить дело двенадцатью пулями. Согласно легенде, Мацнефф повел себя настолько изысканно, что поздравил молодого коллегу с успехами во французском.