Лимонов - Эммануэль Каррер

Витез, опустив голову, внимательно слушает. «Да, – продолжает Эдуард, – мы крупно повздорили в Париже, это случается довольно часто, она вспылила и уехала сюда на неделю раньше меня». Вечером в день приезда она позвонила ему пьяная и, задыхаясь, повторяла одно и то же: «Здесь страшно, здесь очень страшно». С тех пор – никаких вестей. Единственная зацепка – номер телефона ее матери, но там никто не отвечает. Адреса он не знает, срок действия ее визы уже закончился, но она не из тех, кого волнуют подобные пустяки. Бог знает где она, бог знает что с ней. Она алкоголичка, нимфоманка, и вообще все это ужасно.

«Вы ее любите?» – спрашивает Витез тоном, каким говорят священники и психиатры. Эдуард пожимает плечами: «Она моя жена». Собеседник смотрит на него с симпатией: «Да, это действительно ужасно, – соглашается он, – и все же я вам завидую. После завтрака мне предстоит несколько часов томиться от скуки на каком-то заседании среди театральных чиновников, а вы отправитесь в город как Орфей на поиски Эвридики…»

Пройдя сквозь толпу всякой шушеры, толкавшейся в вестибюле, он выходит на улицу. Не представляя, откуда лучше начать поиски, идет куда глаза глядят, шагая очень быстро, поскольку моряцкая куртка и тонкие сапоги плохо спасают от холода. Пересекая широкие улицы, он спускается в подземные переходы, залитые грязной водой и заполненные мрачными людьми, которые покорно стоят в очередях за убогим товаром вроде банки тертого хрена, пары носков или кочана капусты и никогда не извиняются, ударив вас в метро дверью по физиономии. Он не ожидал, что город, где он прожил семь лет, окажется таким печальным, серым и неприветливым. Самое красивое, что есть в столице, – несколько станций метро, настоящие дворцы, но кроме них здесь негде приткнуться, присесть, перевести дух. Нет нормальных кафе, только мрачные забегаловки в подвальных помещениях и на задних дворах, да и эти редкие места надо знать, потому что никаких вывесок нет, а если вы справитесь у прохожего, то он посмотрит на вас так, словно вы его оскорбили. «Русские, – думает Эдуард, – умеют умирать, но в том, что называется искусством жить, они по-прежнему мало что смыслят». Он бродит кругами под стенами Новодевичьего кладбища, в тех местах, где протекала его любовь с Еленой. Проходит мимо дома, где однажды летней ночью, он пытался вскрыть себе вены. Вспоминает противную болонку Елены с белой курчавой шерстью, темневшей от грязи весной и осенью. Ему приходит мысль позвонить Елене во Флоренцию – она живет там со своим графом. Номер у него есть, иногда они перезваниваются, но что он ей скажет? «Я стою здесь, внизу, пришел за тобой, открой мне дверь»? Именно так и надо бы сказать, но уже слишком поздно, и все это – не более чем сентиментальные бредни.

Днем он приглашен в Дом литераторов: двадцать лет назад его туда не приглашали. Он согласился прийти, рассчитывая вкусить сладость победы, но вкус ее оказался горек. Запах дешевой столовки, малоизвестные поэты, больше похожие на мелких чиновников, самым симпатичным лицом в этом паноптикуме ему показалась тетка за барной стойкой, налившая ему коньяк в кофейную чашку. Она его не узнала, зато он ее узнал: во времена семинаров Арсения Тарковского она уже была здесь.