Лимонов - Эммануэль Каррер

Когда внимательно смотришь эти кадры, то становится ясно, что он говорит правду. На общем плане в начале эпизода видно, что сцена разворачивается на позициях достаточно удаленных, откуда можно вести по городу огонь из минометов, но снайперы, чтобы стрелять по прохожим, должны располагаться ниже. Однако за кадром, где Лимонов опустошает магазин своего пулемета, следует другой, на котором город внезапно становится виден с более близкого расстояния, и эта разница в масштабе, представляемая как обратная точка при съемке, выглядит подозрительно. Получается, что вопрос о том, стал бы Лимонов стрелять по живым людям и делал ли он это когда-нибудь, остается открытым. Бесспорно одно: эти кадры и слухи, гулявшие вокруг них, в глазах его парижских друзей придали Лимонову с его реноме обаятельного авантюриста, новый оттенок – без пяти минут военного преступника. Могу сказать еще вот что: когда я попросил Павла Павликовского прислать мне DVD с его фильмом, Serbian Epics умерили мой пыл настолько, что я забросил эту книгу и не притрагивался к ней больше года. И не потому, что мой герой показан там в момент совершения преступления – ничего такого из фильма не следует, а потому, что он там попросту смешон. Маленький мальчик, старательно изображающий из себя крутого парня. Жан Атцфельд составил свою классификацию помешанных на войне: таких, как Эдуард, он презрительно именует Микки .

О пребывании Эдуарда в Сараево рассказывают и еще одну неприятную историю. В Пале, в ресторане под названием Kon-Tiki, он принимал участие в офицерской пирушке, где гости произносят тосты и ведут себя как гусары времен Лермонтова. На небольшой сцене – скрипач, развлекающий компанию: пленный мусульманин. В какой-то момент пирующие затягивают одну из песен четников, где говорится о том, что дома турок должны быть сожжены, и, смеха ради, заставляют скрипача им подыгрывать. Лимонов – по крайней мере, он так рассказывает – находит шутку не очень остроумной и, чтобы поддержать скрипача, подносит ему стакан ракии , что-то вроде местной сивухи. Музыкант сухо отвечает, что его религия запрещает ему пить. Смущенный этой неловкостью, Лимонов собирается отойти, но один из сербов, слышавший их разговор, вмешивается: «Сделай то, что тебя просит мой русский друг! Пей! Пей же, турецкая собака!»

Вы видите эту сцену? Она отвратительна.

Остаток вечера Лимонов чувствует на себе тяжелый взгляд скрипача. Тот расценил оплошность Эдуарда как намеренную попытку его унизить, и если он еще мог понять подобное отношение со стороны сербов, которые были его врагами и с кем он, случись им поменяться ролями, обошелся бы так же, то со стороны иностранца подобная выходка казалась ему непростительной. Эдуард же чувствует себя настолько неловко, что через какое-то время возвращается к скрипачу, чтобы все объяснить и оправдаться, но тот холодно пресекает эти попытки: «Я тебя ненавижу. Ты понимаешь? Я тебя ненавижу». На что Эдуард отвечает: «О'кей. Я свободен, а ты – в плену. Я не могу с тобой драться. Значит, мне остается только смириться. Ты выиграл».

Что можно сказать об этой истории? На первый взгляд она похожа на правду, и, возможно, все было именно так, как говорит Эдуард: ведь он вполне мог бы вообще ничего не рассказывать. Но здесь все сложнее. Дело в том, что впервые эта история прозвучала в изложении одного из свидетелей, венгерского фотографа, подавшего ее как свидетельство гнусной жестокости Лимонова. Теперь она широко известна. Если поискать сведения о Лимонове в Google, то вы ее там найдете. То есть Эдуард был вынужден дать свою версию событий, и, возможно, упомянутая оплошность, вылившаяся в крайне неприятное недоразумение, показалась ему самым правдоподобным объяснением, чтобы прикрыть совершенную в угаре веселого застолья низость, которой он сейчас стыдится, и с полным на то основанием.

Часть седьмая

Москва, Париж, Республика Сербская Краина, 1990-1993

1