Лимонов - Эммануэль Каррер

Городская молодежь, которая рассказывает историю своей страны языком Star Wars , двадцать лет спустя вспоминает август 1991-го как один из самых напряженных моментов своей жизни, как настоящий фильм ужасов, который закончился всплеском энтузиазма. СССР возвращается: super-flip ! СССР рухнул окончательно: super-fun ! И еще одно было прекрасно, прекрасно и справедливо: наследники семи десятилетий угнетения сошли со сцены вслед за постылым режимом, но не истаяли, как божества, в вагнеровских сумерках, а сделались всеобщим посмешищем, как балаганные петрушки, которых никто не боится. Кого в целом мире поддерживали лишь Кастро, Каддафи и Саддам Хусейн. Да еще наш президент Миттеран, кумир умников, кого собственное хитроумие довело до откровенной глупости: когда его упрекнули за поспешные поздравления тем, кого он считал новыми правителями СССР, он высокомерно ответил, что их надо было судить по их поступкам. Как будто путч – это не поступок! Да еще какой!

Конец истории: Горбачев, с неуместным загаром на лице, так ничего и не поняв, возвращается из Крыма в Москву. Среди последствий – тяжелые переживания семьи, оказавшейся отрезанной от мира и запертой на вилле, которая роскошью могла соперничать с дворцами нефтяных шейхов. Трое путчистов покончили с собой[42], но, к счастью, Эдуард был жив и здоров, так что их было кому оплакать, поскольку, что бы вы ни думали о его идеалах, он остается им верен и чтит даже побежденных. 23 августа все наблюдали театральную развязку этой истории, транслированную телевидением на весь мир: стоя в зале парламента рядом с нависшим над ним Ельциным, Горбачев дрожащим голосом зачитывает протоколы заседания, на котором его министры предали своего шефа. Затем победитель, с улыбкой гурмана, приступающего к любимому блюду, протягивает ему какую-то бумажку:

– Да, чуть не забыл, тут вот есть один маленький декрет, который надо бы подписать…

– Какой еще декрет? – затравленно озирается Горбачев.

– О запрете Компартии…

– Что? Что? – растерянно бормочет Горбачев. – Но я же его не читал… мы его не обсудили…

– Какая разница, Михаил Сергеевич, – успокаивает Ельцин. – Давайте подписывайте.

И Горбачев подписывает.

Потом на Лубянской площади, где расположено здание КГБ, толпа сносит памятник Дзержинскому. А красное знамя меняется на трехцветное, которое было государственным символом при временном правительстве 1917 года. А несколько месяцев спустя судьбу страны круто меняет еще одна историческая попойка. В обстановке строжайшей секретности в охотничьем домике в Беловежской пуще собрались три человека: президент России Ельцин, украинский президент Кравчук и президент Белоруссии Шушкевич. Ельцин уехал из Москвы, ни слова не сказав Горбачеву о своих намерениях, ничего не было приготовлено заранее, ни один из участников не представлял себе разницы между федерацией и конфедерацией. Сидя под водочку в бане, они твердят друг другу только одно: в 1922 году именно их три республики основали Союз, и теперь это дает им право его распустить. Ельцин настолько пьян, что двум другим приходится практически волочь его в постель и, перед тем, как отключиться, он звонит Джорджу Бушу (старшему) и ему первому сообщает грандиозную новость: «Джордж, мы с ребятами договорились. Советский Союз больше не существует». Чтобы довершить унижение Горбачева, рассказать ему о свершившемся факте они поручают Шушкевичу – самой мелкой фигуре из них троих. Шушкевич уверяет, что Горбачев в ужасе якобы у него спросил: «А что же будет со мной?»

Что будет с ним? Небедный пенсионер, которому оставят его дачу, фонд его имени и право до конца своих дней проводить щедро спонсируемые конференции. Если принять во внимание российские традиции, начиная со Средних веков, то можно сказать, что на сей раз с лишенным трона царем обошлись весьма милосердно.

2