Лимонов - Эммануэль Каррер

Ферлингетти оказался крепким и довольно представительным стариком, лысым и с бородой. Его жена тоже выглядела вполне прилично. Хотя они и были людьми светскими, но роскошь особняка на Саттон-плейс их смутила. Евтушенко не сказал им, как поэт зарабатывает себе на жизнь, зато, как видно, с удовольствием обсосал самые скандальные эпизоды книги, и у четы Ферлингетти на языке вертелся один вопрос, но они не решались его задать: каким образом этот парень, которого им описали как почти бомжа, спаривающегося с неграми в Гарлеме, мог жить в подобном месте? Может, он любовник миллиардера? А может, он сам – миллиардер и, подобно калифу Гаруну аль-Рашиду, инкогнито расхаживавшему по Багдаду, переодевшись нищим, совершает прогулки по помойкам Нью-Йорка? Лица этих благовоспитанных людей превратились в сплошной вопросительный знак. Эдуард наслаждался создавшейся ситуацией, но когда ему пришлось-таки ее прояснить, то, к его изумлению, это оказалось еще приятнее, поскольку вместо разочарования или попыток облить его презрением, Ферлингетти с женой расхохотались: они по достоинству оценили шутку, которую он с ними сыграл, и пришли от него в еще больший восторг. Ну и плут! Настоящий авантюрист! Тут уж он сам стал ощущать себя не столько лакеем, сколько писателем-романтиком, вроде Джека Лондона, перепробовавшего множество колоритных занятий – матроса, золотоискателя, вора-карманника. Среди них вполне могло быть и ремесло слуги. Впервые он играет перед искушенной публикой свою коронную роль – человека, уверенного в себе, циничного, легко скользящего по волнам жизни. Это настоящий триумф. Публика с удовольствием слушает рассказы о перипетиях его бурной жизни, которым он, инстинктивно чувствуя, что ей это понравится, придает скорее хулиганский, чем диссидентский, оттенок. «Ну, так все же, – спрашивает жена Ферлингетти, которая буквально смотрит ему в рот, – вы гей или нет?»

– Я бисексуал, – небрежно отвечает он.

– Надо же! Потрясающе!

В минуту прощания всем троим, размягченным от выпитого, публикация его книги кажется не более чем простой формальностью. Тем более жестоким оказывается удар, когда месяц спустя рукопись возвращается из Сан-Франциско с письмом от Ферлингетти: не говоря ни да ни нет, тот предлагает изменить финал книги, написать новую, трагическую развязку: ее герой Эдичка должен совершить политическое убийство, как Де Ниро в «Таксисте».

Эдуард отказывается, он взбешен: этот тип ничего не понял! Господь знает, что он действительно думал об этом. И едва не сделал, когда следил за Вальдхаймом в прорезь прицела. А если не сделал, то потому, что надеется выкрутиться другим способом. Он стерпит все – дерьмовую работу, отказы издателей, одиночество, женщин категории Е – и сделает это потому, что еще не потерял надежды войти однажды в салон к богатым через парадную дверь, спать с их невинными дочерьми, и чтобы они еще были ему за это благодарны! Он прекрасно знает, что происходит в голове лузера, который, дойдя до края, хватается за оружие и стреляет в толпу, но, поскольку он способен это описать, он – не лузер. А потому и речи не идет о том, чтобы делать таким своего героя.

Письмо венчал следующий постскриптум: «Сейчас, когда вы живете в таком красивом и богатом доме, имеете soft job и уже не находитесь на дне буржуазного общества, приобщившись в какой-то мере к его благам, не сделаете ли вы протагониста вашей книги более лояльным к этому обществу и к цивилизации? Более спокойным и сытым?»

Ублюдок! Какой ублюдок! Мразь!

Надежды рухнули, он получил еще один удар, все снова кажется ему совершенно безнадежным. Но именно в этот момент все и начинается по-настоящему.