Мир, который сгинул - Роберт Хайнлайн (1951)

Мы спали в гостиных, мансардах и дровяных сараях друзей. Мы спали на парковке «Безымянного бара» и чуть не окоченели. Спустя две недели Джим Хепсоба вывел меня на прогулку и сказал, что хочет построить дом в двадцати милях от Эксмура, но решил сперва подбросить монетку. По вечерам оттуда было видно ураганы за Границей, однако ни Джима, ни меня это не волновало. Мы и не на такое расстояние подходили. Труба, накачивающая окружающий воздух полезной дурью, скрывалась за крутой насыпью. Там была тишина, роса и птички. И даже барсуки – если знать, куда смотреть. Мы молча посидели несколько минут, а потом я взял у Джима телефон и позвонил Ли. Они с Салли Калпеппер приехали, я позвонил местному агенту и попросил застолбить для нас эту землю, и он чуть из шкуры не вылез, пытаясь все устроить, потому что никто не хотел жить в глуши рядом с Границей и вряд ли когда-нибудь захочет. Так мы получили примерно квинтиллион гектаров (или акров, или еще чего) прекрасной земли, бесполезной и населенной барсуками. Наше жилище – наполовину бревенчатая хижина, наполовину каменный дом, смахивающий одновременно на творение Фрэнка Ллойда Райта и модернистов школы Баухауз. С облезлыми воротами. Это наш рай. Место, где подобные пустяки ничего не значат.

Вот дверь слегка отворяется… шире, еще шире, и Ли вихрем вылетает наружу, а мы спрыгиваем на землю. Но что-то неладно. Больше, чем неладно. Она спускается с крыльца, бежит через двор по какой-то странной траектории, вдоль гравийной насыпи, и приземляется аккурат в объятия Гонзо, восторженно заглядывая в его глаза, а не в мои. Она скучала по Гонзо, только по нему. Лишь вдоволь упившись им и до боли знакомо ощупав его с ног до головы – все ли на месте? – она окидывает меня сравнительно любопытным взглядом. Затем, к моему бесконечному ужасу, протягивает руку – точно мы чужие. А я, идиотина, ее пожимаю, и Гонзо облегченно гладит ее бедра, и она ведет нас в дом.

Гонзо трахает мою жену. Больше того. Он украл ее любовь. Вот как странно и ужасно я узнал об их давней интрижке, тянувшейся несколько месяцев, а то и лет. Меня заменили.

Я иду следом за голубками, удивляясь, почему до сих пор никого не убил. Я ведь должен этого хотеть. Таково мое генетическое и культурное право – если не само убийство, то по крайней мере желание. Может быть, я просто не в силах осмыслить столь чудовищный факт, увидеть границы своего гнева? Может быть, но вряд ли. Скорее, я просто хочу растаять и исчезнуть, прекратить существование. Я никчемен и смущаю только себя. Гонзо и Ли, похоже, нет до меня никакого дела.

Внутри все изменилось. Странно. Ли (по понятной причине) убрала все мои вещи. Наверное, запихнула их в походный котелок и красный узел на палке. А заменила не новыми – старыми. Исчезло мое удобное кресло, потрепанное и развалившееся, добытое в берлтонской художественной студии, в котором мы не раз занимались рискованной любовью. На его месте – странная плетеная штука из тех, что выглядят бесконечно удобнее, чем есть на самом деле, скрипят и при влажной погоде пахнут травой. Гонзо плюхается в нее и не глядя достает откуда-то пушистые домашние тапочки – явно пожеванные собакой, что вообще очень странно, собак-то у нас не водилось. Однако у Гонзо есть пес. Верный друг прибегает к нему из какой-то другой комнаты (вроде бы из кухни, но на самом деле это берлога, личное пространство из специй и сандалового дерева, куда женщинам без особого приглашения входить строго-настрого воспрещается).