Мир, который сгинул - Роберт Хайнлайн (1951)

К машет вновь, на сей раз точно мне. У девушки в батике, стоящей рядом с ним, такое лицо, будто минуту назад она просила убавить огонь. У нее короткие темные волосы, агрессивно остриженные с одной стороны. Сквозь свиной морок девушка подходит ко мне.

– Привет, я К.

Наверное, вид у меня очень растерянный. Разве не этим именем представился старый толстяк? Чей-то хриплый голос озвучивает мои сомнения.

– Нет, – отвечает девушка. – То есть, он К. А я – К. – Можно подумать, это все проясняет.

Мой К – первый и самый большой – удрученно снимает фартук и выбрасывает бекон в мусорное ведро. Затем открывает окошко над плитой; дым тотчас улетает туда, а снаружи доносится шум дороги. Ах да, серебряный кит. Я на борту Ионова автобуса. Ионов автобус – моя больничная палата и ад. Ад – это дом на колесах. К и К не одно и то же. У меня булькает в горле. Фреге – не товарищ нашпигованному пулями человеку. Тучный К закрывает окно и косится на девушку.

– Полегче с ним, любимая. В него же стреляли. Он и без того сбит с толку. – Он обращается ко мне: – Я К. Она тоже К. У нас обоих – и у всех здешних – одинаковое имя. Конечно, все мы разные. Так мы побуждаем людей постоянно переоценивать природу человеческих отношений. Нам чуждо высокомерие, верно?

– Верно, хотя К высокомерно полагает, что умеет готовить, – безжалостно отвечает девушка. – Но это не так.

– Пока я не проявил выдающихся способностей в кулинарии, – миролюбиво соглашается К, – но нельзя с уверенностью утверждать, что их нет. Может, я просто жду подходящего случая.

– Ждешь случая.

– Да, – непринужденно кивает К, – тактически благоприятного момента. Когда он настанет, я внезапно наброшусь на сырые продукты и такого накашеварю, что мир станет чуточку лучше. – Улыбка.

Девушка скептически вскидывает брови и молчит. Особую скептичность ее лицу придает стрижка – вполне допускаю, что на это она и рассчитывала, когда стриглась.

К (жирный, не скептик) требует оставить его наедине с пациентом. Он заглядывает в медицинскую карту – вернее, некое подобие карты, пристегнутой к куску оранжевого плексигласа, который раньше служил подносом в баре под названием «Слава Хумпердинку!».

– Как ты себя чувствуешь?

– Не знаю.

– Понятно, – говорит К и ставит галочку в блокноте – видимо, напротив ответа «Не знаю». – Дела у тебя идут отлично, даже не верится. Столько травм, переломанных ребер… конечно, они до сих пор сломаны, но это неопасно. Легкий вывих обеих лодыжек – чудеса прямо. Всюду синяки, ну и еще в тебя…

А вот это я знаю.

– Стреляли.

К кивает.

– Но ты будешь жить.

Надо же.

– Как вы меня нашли?

К смущается.

– Скажи спасибо доктору Андромасу, – отвечает он и прячется за карту, явно не желая распространяться о докторе Андромасе. – Ты больше ничего не хочешь узнать?

Есть несколько вопросов, которые я лучше придержу – согласно гун-фу Исаака Ньютона. Эссампшен Сомс, мятежница и тайная еретичка, с ранних лет вбивала нам законы Ньютона, поэтому я ознакомился с ними еще до того, как мастер У объявил знаменитого физика шифу и человеком влиятельным. Под официальным предлогом, будто хороший воин обязан знать своего врага, Евангелистка шагала из конца классной комнаты в ее начало (учитель, которого не видишь, внушает куда больше ужаса), набрасываясь на всех инакомыслящих и лодырей, и заставляла их по памяти цитировать богохульный катехизис алхимика и колдуна.

Итак: «Всякое тело пребывает в состоянии покоя или равномерного прямолинейного движения до тех пор, пока действующие на него силы не изменят это состояние». Вот он я, пребываю в состоянии покоя. Сейчас ко мне полностью применим Закон Инерции. Вместе с тем (если Альберт Эйнштейн позволит) отмечу, что я нахожусь в движении – об этом недвусмысленно свидетельствуют шорох колес и свист воздуха за окнами автобуса.