Лесная герцогиня - Вилар Симона (1997)

Сейчас, когда они плыли по ручью – Эмма расположилась на носу плоскодонки, а Тьерри стоял у кормы, – он весело напевал весьма двусмысленную песенку и хитро подмигивал Эмме. Голос у него был превосходный, и Эмма порой ловила себя на желании вторить ему. Но сдерживалась. Пение – это из прошлого, это сразу навевает воспоминания о серых бездонных глазах, восхищенно взирающих на нее. А это больно… Поэтому она молчала. Она знала, что, кроме пения, Тьерри превосходно умеет наигрывать на пастушьем рожке, выводя почти удивительные трели. Играл он и на маленькой флейте, и на лире, которую сам смастерил. Слова же песен выдумывал сам. Нелепые, смешные: о рыжей лисичке, которая сколько ни петляет, уходя от охотника, но рано или поздно попадет в его силки. При этом не сводил с Эммы лукавого взгляда. Но Эмма уже перестала придавать подобным взглядам какое-либо значение. Что бы ни думал Тьерри о связующем их «родстве», но он уже давно не давал волю рукам.

Эмма еще не забыла, как в первое время он подлавливал ее, стремился обнять. Тогда она пугалась не на шутку, злилась, могла и увесистую оплеуху отпустить. Но она не забыла, как во время одного из таких игривых нападений, когда Тьерри случайно провел рукой по ее животу, он вдруг застыл, отшатнулся и, к ее удивлению, покраснел. Он одним из первых узнал, что она в тягости, и с тех пор относился к ней бережно и почтительно. Это даже трогало Эмму. Пожалуй, если не считать погибшего друга Бьерна Серебряного Плаща, ей ни с кем не было так хорошо и весело. Но если для Бьерна она была запретна, как избранница Ролло, то Тьерри держался на расстоянии только благодаря тому, что оберегал ее как будущую мать.

Она смущалась, когда порой замечала удивительную нежность в светло-голубых, почти дымчатых глазах Тьерри, когда он из-под смоляной длинной челки украдкой поглядывал на нее. Чертами лица он очень походил на Эврара, но у мрачного мелита ни на малую толику не было того обаяния, каким природа наделила его сына.

Эмма уже знала, что Седулий жаловался на то, что Тьерри отлынивает от любой работы – ни к земле его не приручишь, ни к уходу за скотом, ни к работам на руднике. Он мог неплохо валить лес, но эта работа ему быстро надоедала, и он отказывался, говоря, что не выносит стонов деревьев, когда они плачут под топором. Охотник из него тоже неважный. Он мог пробродить день с луком и прийти ни с чем. Потом отшучивался, что жалеет зверя. Только на праздниках ему было самое место – там он всегда был заводилой, пел, плясал, мог развеселить любого.

– Шут, фигляр – да и только, – ворчал Седулий.

Но Эмма отметила, что настоятель симпатизирует Тьерри. Даже на его любовные шашни с девушками и замужними женщинами смотрит куда покладистей, чем на те же прегрешения Бруно.

– По крайней мере он умудрился не обидеть ни одной. Конечно, все это грех, но женщины после Тьерри только счастливее становятся. Не то что их мужчины. Те жалуются, что парень их жен и невест как привораживает и никакими запретами их не отвадишь от Тьерри. Эх, я не удивлюсь, если чей-нибудь отец или муж однажды сломает парню хребет.

Эмма на этот счет не опасалась за «брата». Во время празднования Пасхи, когда мужчины устроили бои на палках, она наблюдала, как ловко умеет сражаться Тьерри. Поистине здесь он был настоящим сыном своего отца. И Эмма тогда еще пришла к выводу, что Эврар поступил бы справедливо, если бы взял Тьерри в свой отряд и сделал из него воина.

Они уже подплыли к месту, где ручей вливался под свод пещеры, уходя в гору, когда она спросила юношу, хотел бы он стать воином, как его отец. Тьерри ответил не сразу. Возился, устраивая на носу плоскодонки факел – под горой их ожидал полнейший мрак. Но, когда, оттолкнувшись шестом, он по течению ввел лодку в темную сень подземелья и по-прежнему не ответил, она повторила свой вопрос. Тьерри не отшутился по обыкновению, а сказал на удивление серьезно. И тихо: