Были и другие подозрительные обстоятельства этого печально известного самоубийства в тюрьме «Колдбат-Филдс». Говорилось, что Уильямс повесился на железной перекладине, находящейся на высоте шести футов двух дюймов над полом. Сам он был ростом примерно пять футов девять дюймов. И видимо, чтобы совершить задуманное, встал на край кровати. Если бы, когда платок стал затягиваться на шее, Уильямс, ощутив первый страх удушения, пожалел бы о том, что затеял, то наверняка сумел бы ухватиться руками за перекладину и ногами нащупать край кровати. Но это было бы невозможно, если бы он умер быстро в результате вагального торможения. Однако считалось, что умер он не быстро. 28 декабря «Морнинг пост» сообщала: «Его глаза и рот открыты, а состояние тела дает понять, что он упорно боролся за жизнь». Это единственное свидетельство того, что подозреваемый сопротивлялся смерти, и если оно справедливо, то представляет один из сильнейших аргументов против версии о самоубийстве. Если Уильямс на самом деле предпринимал все возможное для своего спасения, почему это ему не удалось? Профессор Симпсон предполагает, что травмы, подобные тем, что обнаружены на теле Уильямса, характерны для самоубийц, поскольку они в предсмертных конвульсиях бьются о стену. Но Уильямс, как утверждалось, повесился на перекладине, которая шла поперек камеры. Поэтому нет оснований считать, будто следы упорной борьбы возникли из-за ударов о стену.

И вот еще одна улика. Примерно в три часа утра заключенный в соседней камере слышал сильное бряцание цепей. Что это было? Потрясал ли Уильямс от злости и отчаяния оковами, как иногда поступают арестанты? Или боролся с человеком сильнее себя, пока тот, не позволяя кричать, зажимал ему рот и закручивал вокруг шеи платок? А может быть, врагов было двое: один не давал кричать и душил, а второй держал за руки с такой силой, что от локтя и ниже они были сплошь покрыты посмертными синяками. Хотя этому факту не следует придавать особого значения. Руки и ноги повешенных после смерти часто синеют, поэтому невозможно судить, была ли к ним приложена сила непосредственно перед смертью. В скупом тексте медицинского заключения нет ничего такого, что могло бы подтвердить предположение об убийстве Уильямса. Но как соглашается профессор Симпсон, и ничего такого, что бы его опровергло. Если надзирателя подкупом склонили впустить убийц в камеру, он никому бы в этом не признался. Для него было бы и проще, и намного безопаснее поверить, что Уильямс в самом деле наложил на себя руки. Но могли пойти слухи. Почему Сильвестр Дрисколл безумно запаниковал, когда его поместили в соседнюю камеру? Это что, суеверный страх? И почему Грэм считал необходимым назначить человека, наблюдающего за заключенными Хартом и Эблассом, хотя те закованы в кандалы? И не из-за подозрения ли, что с самоубийством Уильямса все не так просто, у начальника тюрьмы Аткинса настолько сильно пошатнулось здоровье, что он не сумел прийти на дознание?

Но самое странное в этом таинственном деле – насколько внезапно прекратилось расследование. Те немногие, кто серьезно изучал улики, вряд ли поверили бы, что в обоих случаях убивал один преступник. И не сочли бы обвинения против Джона Уильямса убедительными и доказательными. Сам премьер-министр выразил сомнения в палате общин в способности Уильямса обойтись без помощи подельников. Материалы расследования отправили Аарону Грэму, и тот по поручению Райдера продолжил работу. Харта и Эбласса посадили по подозрению за решетку. Министр внутренних дел вступился за своего агента, когда Грэма стали критиковать в палате общин за то, что он держит Харта и Эбласса в тюрьме. Улики против них были, конечно, серьезнее, чем против Уильямса. Но тем не менее ни одного из них не предали суду. Обоих потихоньку отпустили, ничего не объяснив и не извинившись. Вывод напрашивается сам собой. Расследование прекратилось не потому, что преступление раскрыли, а потому, что кто-то захотел, чтобы его прекратили.