В плену желания - Джорджетт Хейер (1962)

– Слишком быстро ехал, и на повороте фаэтон перевернулся.

– Лихач, – приподнимаясь в постели, произнес Кит. Потом он отпустил руку Эвелина, зевнул, потянулся, скинул ночной колпак, почесал затылок, а затем, явно окончательно проснувшись, сказал: – Так-то лучше.

Кит свесил ноги с кровати. Эвелин, зажигая свечи, которыми леди Денвилл, не скупясь, уставила спальни в доме, заметил:

– Вечер, похоже, выдался у вас шумным. Мне минут пять понадобилось, чтобы разбудить тебя.

– Если бы ты знал, что за вечерок у меня сегодня был, если бы только имел представление, через что мне довелось пройти ради того, чтобы выручить тебя, негодник ты эдакий, ты бы не рисковал меня сердить, – сказал Кит, натягивая элегантный домашний халат. – Когда я думаю, в какую неразбериху я по твоей вине попал и что вынес ради этого сумасшедшего, по которому веревка плачет…

– Если на то пошло, – возмутился Эвелин, – то в этой неразберихе я не виноват. Я никого ни к чему не принуждал. Более того, я на тебе заметил мой новый халат, а это как-никак воровство.

– Ну, ежели это тебя столь сильно волнует, то единственное из твоего, что я не ношу, – сапоги, – ответил Кит. Отпуская замечания подобного рода, он завязал пояс халата, сунул ноги в марокканские шлепанцы без задников, подошел к брату, схватил его за левое здоровое плечо и повернул к свету, исходящему от свечей, что стояли в подсвечнике на туалетном столике. – Дай мне посмотреть на тебя, – довольно грубо промолвил Кит. Его глаза внимательно изучали лицо брата. – Ты попал в историю? Все еще не пришел в норму? Полагаю, дело не в сломанных костях… Эй! Быть может, расскажешь, что тебя беспокоит?

Брат снял руку Кита со своего плеча и сказал, криво улыбаясь:

– Это тебя не касается, Кестер. Мама тебе говорила?

– Конечно говорила. А с какой стати это меня не касается? И…

– Как она? – перебил его Эвелин.

– Такая, как всегда.

– Благослови ее Господь! По крайней мере, как я понял, она обо мне не волнуется.

– Она не волнуется, так как я убедил ее в том, что ты жив. Но когда я приехал в Лондон, маменька была в совершеннейшем расстройстве чувств, – с суровыми нотками в голосе произнес Кит.

Насмешливо приподняв брови, Эвелин ответил:

– Да неужели? Что-то новенькое. Как я понимаю, это вследствие неопределенности. Полагаю, слишком сильно сказано, Кестер. Не помню, чтобы маменька пребывала в тревоге более десяти минут подряд.

– Оно-то так, – признал Кит, – однако эта была из ряда вон выходящая ситуация. Какого черта ты не уведомил маму?

– Не смог. Несколько дней я провалялся без сознания. Когда же очнулся, то был не в том состоянии, чтобы думать о письмах. Если бы у тебя когда-нибудь случилось сотрясение мозга, ты бы знал, что я тогда чувствовал.

– Вот, значит, как. Садись. Нам не помешает немного бренди. Я пойду и принесу графин.

– Я уже прихватил с собой графинчик и пару стаканов, – сказал Эвелин, кивнув в сторону комода, стоящего у стены. – Вижу, ты такой же, как в старые добрые времена. Теперь все в порядке?

– Да, за исключением того чертова положения, в котором мы оказались, – промолвил Кит, щедро наливая в стаканы две порции отменного бренди. Он протянул Эвелину один из стаканов и присел на кушетке напротив стула, на котором сидел брат. – Откуда ты появился? И чего тайком пробрался в дом?

– Пинни до сих пор владеет ключом от детского крыла. Она дала мне его. Я вышел из ее домика, как только стало безопасно. Приехал, когда стемнело. Никто меня не видел.

– Откуда приехал? – требовательным тоном поинтересовался Кит.

Эвелин наклонил стакан, играя бликами света, отражающимися в стекле.

– Из Вудленд-Хауз. Ты не знаешь это местечко. Дом стоит в нескольких милях к югу от Кроуборо. Принадлежит мистеру и миссис Аскхем.

– Кроуборо? – переспросил Кит. – Хочешь сказать, что все это время ты находился в десяти милях от Рейвенхерста?