Танцующая в Аушвице - Паул Гласер (2010)

Надо же, а я и не предполагала, что в Биркенау своими руками мастерила такие действенные штучки. Тогда это именовалось «продукцией» и «производственным планом». Тогда это было теорией, теперь же настало время практики. Жаль только, что большинство снарядов попадало мимо цели. Эти русские никудышно стреляли, но тут уж ничего не попишешь. Зато теперь семья эсэсовца получит красивое свидетельство, где старинными готическими буквами с вензелями будет сообщено о его героической смерти на благо народа и отечества. Но это же сплошное надувательство. Это никакая не героическая смерть, а глупое невезение, потому как глупо быть разорванным на кусочки при этапировании в тыл полуживых узников концлагеря. Это не смерть героя.

Ночь мы проводим в чистом поле. Мы с Мартой лежим “ложечка к ложечке”, чтобы хоть как-то согреть друг друга. Для защиты от ветра я соорудила вокруг места, где мы спим, снежный вал. Теперь наше спальное место напоминает лежку зайца. Мы притулились в неглубокой ямке. Моя торба у нас вместо подушки, тряпки, как головные платочки, накрывают лицо, чтобы не дать уйти теплу. А сверху — снежное одеяло. Лежа в снегу, в покое и тепле, я вспоминаю школьные каникулы в Зауэрланде на горнолыжном курорте Винтерберг или катание на коньках на озерах в Ойстервейке, неподалеку от Ден-Боса. И размышляя об этом в своей снежной норе, я снова представляю, как это соблазнительно — окончательно слиться со снегом и остаться в нем навсегда. Ранним утром следующего дня нас пробуждают крики охранников. Полузасыпанные снегом, полностью окоченевшие, мы встряхиваемся и встаем. Некоторые остаются лежать. Не видят смысла в том, чтобы идти дальше, или умерли? Сразу не поймешь. Большинство из них и впрямь мертвы. Другим приходится быстро нас нагнать — с помощью или без помощи эсэсовцев. Через четыре дня, 22 января пополудни, мы приходим в городок Лослау.

Там нас упихивают в открытые угольные вагоны и дальше везут поездом. Мы едем день и ночь. Иногда поезд подолгу стоит. Почему стоит, непонятно. Время от времени слышны свистки паровоза. Его приводит в действие пар. Удивительно, как в этом хаосе все еще нормально функционируют железные дороги. Есть вода, есть уголь. Если станцию разбомбили, поезд следует другим маршрутом через другие станции. Как правило, союзники бомбят большие станции и забывают бомбить маленькие. Поэтому поезд может продвигаться вперед объездными путями.

Когда поезд останавливается, мы смотрим на наших попутчиков, которые не шевелятся. Напротив меня сидит человек с широко открытыми глазами. Взгляд прикован ко мне, но его глаза не мигают. Когда выясняется, что попутчики мертвы, их обыскивают в поисках еды, снимают одежду и обувь, а потом нагие тела выбрасывают из вагонов. Слышно, как тела шлепаются на землю. Один раз слышно, как что-то хрустит. Но и этот звук уже ни на кого не производит впечатления. В вагоне становится больше места для тех, кто еще жив, и больше одежды, чтобы защититься от холода и ветра. Того мужчину, который смотрел на меня, тоже выбросили.

Покидать вагоны нам запрещено. Эсэсовцы тут же стреляют на поражение, как это случилось во время последней остановки, когда несколько человек попробовали выйти. Мне до сих пор кажется странным, что такие толпы эсэсовцев занимались оборванными, истощенными заключенными, вместо того чтобы сражаться на фронте или дожидаться окончания войны дома. Идиотская стратегия, по-прежнему думаю я. После остановки поезд снова ползет вперед или возвращается назад. Всем ясно, что фронт почти рядом и русские стремительно наступают. Мы же откатываемся все дальше на запад.