Самоубийство сверхдержавы - Патрик Бьюкенен (2011)

Антиуйгурская политика Китая, пишет Карл Гершман, президент Национального фонда за демократию, «стимулирует переселение в регион этнических китайцев и призвана обеспечить их рабочими местами в западном Синьцзяне, тогда как безработных уйгуров, прежде всего молодых женщин, трудоустраивают на заводах Восточного Китая. Особое внимание к женщинам не случайно». Лидер уйгурской оппозиции в изгнании Ребийя Кадир говорит: «Мы уверены, что это делается властями для того, чтобы уничтожить нас как народ», поскольку китайцы «вырывают этих женщин из привычной среды как раз в возрасте, когда принято выходить замуж и обзаводиться детьми»{893}.

Пекин стремится обеспечить полный контроль над Внутренней Монголией, Маньчжурией, Синьцзяном и Тибетом, «подавляя» местное население многочисленными ханьскими переселенцами. Подобную тактику применял Сталин в странах Балтии: приезжие русские должны были ликвидировать культуру, язык и саму идентичность прибалтов. В июле 2010 года на первой полосе «Нью-Йорк таймс» появился репортаж из тибетской столицы Лхасы:

«Они прибывают новыми горными поездами – четыре состава в день, – преодолевая 1200 миль вдоль увенчанных снежными шапками вершин. Или приезжают на военных грузовиках, что взбираются под самую крышу мира.

Ханьские рабочие, инвесторы, коммерсанты, учителя и солдаты заполняют отдаленный Тибет. После вспышки насилия в регионе в 2008 году Китай твердо решил сделать Тибет богаче – и более китайским»{894}.

Потребность Пекина в подчеркивании этнической солидарности стала более насущной вследствие фактической смерти маоизма. При великом кормчем Китай провозгласил себя авангардом всемирной коммунистической революции и страной истинных коммунистов. В отличие от Советского Союза Хрущева и Брежнева, который утратил веру в утопию, Китай опирался на идеологическую идентичность. Нынешний Китай уже не обладает идеологией, способной объединить народ. В шестидесятую годовщину революции профессор Пекинского университета Чжан Мин сказал «Нью-Йорк таймс»: «В Китае не осталось идеологии».

«У правительства нет никакой идеологии. У народа нет никакой идеологии. Правительство сохраняет власть только потому, что уверяет: «Мы делаем вашу жизнь лучше каждый день. Мы гарантируем стабильность. И за нами сила». Пока они выполняют это обещание, все в порядке. Но что произойдет, когда они не смогут сдержать свое слово?»{895}

Отличный вопрос.

В распоряжении китайцев пять тысяч лет истории и гордости за свою страну, освобождение от европейского и японского владычества, возвышение до статуса мировой державы в двадцать первом столетии. Самое важное, что, хотя в стране нет единого языка, 90 процентов населения являются ханьскими китайцами – при этом 100 миллионов человек к этой национальности не принадлежат.

Что сохранит Китай, если начнутся смутные времена?

В шестидесятую годовщину триумфа Мао Майкл Уайнс писал, что в Китае «патриотизм служит опорой системы образования, граждан приучают отождествлять государство и отечество… и ни один современный китайский нарратив не имеет отношения к коммунистам и их правительству»{896}.

«Официальная идеология социализма и революционной борьбы против капиталистического угнетения по-прежнему преподается в университетах и в заводских цехах, однако она воспринимается как откровенная пропаганда – практически всеми, за исключением сокращающего числа убежденных коммунистов.

Историки и социологи говорят, что социалистическая идеология когда-то служила основой китайского патриотизма и веры в правительство. Как ни парадоксально, она погибла в результате реформ и открытия Китая, которое началось тридцать лет назад и обеспечило китайское экономическое чудо»{897}.

Коммунистические правители Китая сталкиваются с неизбежным кризисом легитимности.