На пороге чудес - Энн Пэтчетт (2011)

Еще она думала, что мистер Фокс ведь очень любит оперу и, возможно, навестит ее здесь. И как будет хорошо, если они пройдут с ним вместе по этому фойе, а его теплая рука будет лежать на ее локте…

Служащий театра открыл массивным бронзовым ключом дверь в их ложу (он висел на его шее на бархатной ленте) и с легким поклоном вручил всем по программке. В ложе оказалось восемь кресел, обтянутых красным бархатом. Марина облокотилась на бронзовые перила и наблюдала, как состоятельные граждане Манауса занимают свои места. Зрительный зал оперы напомнил ей многоярусный свадебный торт; каждый из причудливо украшенных ярусов балансировал на плечах предыдущего, а все они поднимались к потолку, где изображенные на фреске ангелы раздвигали руками белое облако.

Когда стал меркнуть свет в люстрах, Джеки положил ладонь на ляжку жены, и Барбара прижала его руку, закинув ногу на ногу.

Марина направила все свое внимание на оркестр.

Барбара, как ни в чем не бывало, наклонилась к ней с безмятежным лицом и шепнула: «Я люблю эту часть». Марина не поняла, что она имела в виду, но уточнять не стала. Когда же в зале стало совсем темно и увертюра поднялась до их третьего яруса, ей стало все ясно и самой.

Внезапно она забыла про всех насекомых Манауса. Забыла про кучки куриных голов на прилавках рынка, о тощих собаках, терпеливо ждущих, когда на землю упадет что-нибудь съедобное. Забыла про детей, отгоняющих веером мух от корзин с рыбой, хотя и знала, что про детей забывать нехорошо. Но ей ужасно хотелось забыть. Она забыла про запахи, толчею людей и машин, липкие лужи крови.

Двери оперы отгородили весь мир и оставили Марину наедине с музыкой.

Она внезапно поняла, что открытие оперы было важным актом человеческого выживания.

Опера спасала людей от разложения, гниения на невыносимой жаре. Она спасала их души так, что все напористые христианские миссионеры могли лишь позавидовать.

За дни болезни Марина потеряла себя, сломалась. Ее сломали этот город, лариам, сознание провала и почти безумное желание вернуться домой и застать цветение сирени.

Но зазвучал оркестр, и она снова стала сама собой.

Каждое движение смычком по скрипичным струнам понемногу стирало ее смятение, а деревянные духовые инструменты возвращали ей силы.

Сидя в полумраке ложи, Марина размышляла о том, что Театр Амазонас и — да-да — эта оперная постановка должны ее спасти. Она знала сюжет «Орфея и Эвридики», но лишь когда зазвучали голоса исполнителей, ей стало ясно, что это история ее жизни. Ведь Орфей — это она, она, а Андерс — Эвридика, умершая от укуса змеи. Марину послали в ад, чтобы вызволить его оттуда. Если бы Карен могла оставить на кого-нибудь своих мальчишек, Орфеем стала бы она. Карен буквально создана для такой роли! Но Карен осталась в Миннесоте, и мысли Марины были теперь целиком заняты Андерсом. Позади нее были семь лет их дружбы, по пятьдесят часов в неделю, когда они записывали результаты по липидам, слушая дыхание друг друга…

Барбара расстегнула крошечную сумочку и протянула Марине салфетку «Клинекс».

— Промокните под глазами. Осторожно, по прямой линии, — шепнула она.

Партию Орфея пела женщина в мешковатой тоге; ее волосы были убраны назад и спрятаны под венок из позолоченных листьев. Она стояла в середине сцены, прикрыв лирой пышную грудь, и пела о своих страданиях.

Ей вторил хор.

Джеки повернулся к Марине.

— Почему поет женщина? — спросил он шепотом.

Марина промокнула влагу под носом и тоже повернулась, чтобы рассказать ему, что изначально партия написана для кастрата, но теперь их не найти.

Тут чья-то рука резко шлепнула Джеки по плечу.

— Тише! — приказал женский голос.

Марина и Бовендеры мгновенно выпрямили спины, словно по точеным ножкам и бархатным сиденьям кресел пробежал электрический заряд и ударил в них.