Богам божье, людям людское - Красницкий Евгений Сергеевич (2010)

— Он и так до зимы не дотянул бы, а стрела правое легкое пробила. Сам понимаешь…

Мишка понимал, но не верил, не мог поверить, казалось сейчас зайдет в горницу и все обернется к лучшему: и Матвей ошибся, и Настена придет к священнику, и… вообще, какое-нибудь чудо свершится. Никакого чуда не свершилось, достаточно было только взглянуть на лицо погостного священника отца Симона, стоящего возле постели, чтобы понять: чуда и не будет.

— Подойди, отрок, брат Михаил попрощаться… — голос Симона дрогнул и он замолчал, не договорив.

— Миша… — не голос, а смесь сипенья с клокотаньем — Брат Симон, оставь нас…

— Отче, мы победили… и убитых никого… — Мишка запнулся.

«Как же никого, вот же…».

— Отче, это и твоя заслуга! Тобой обращенные в Православие язычники латинян побили!

— Не нашими потугами… но повелением Господним… — в углу рта лежащего на боку священника выступила кровь, пальцы отца Михаила впились в край постели. — Господь Вседержитель наш… не попустил… — было видно, как трудно отцу Михаилу говорить, но он сделал над собой усилие и продолжил: — Ми…ша… о другом говорить… хочу. Ты таился, но ОН все видит… а мне теперь… ответь: кто ты?

— О чем ты, отче?

— У меня детей нет… но тебя… я любил, как… — умирающий с сипеньем втянул в себя воздух и закусил губу. — Пожалей… не дай уйти в сомнениях… кто ты?

Мишка внутренне похолодел. Отец Михаил знал! Нет, не знал, конечно, но чувствовал… чувствовал что-то такое, что заставляло его сейчас — на пороге смерти — задать этот вопрос. Почему-то захотелось воровато оглянуться, хотя и так было понятно, что в горнице никого, кроме них нет. Мишка секунду поколебался и, скорее не для того, чтобы признаться, а для того, чтобы не заставлять умирающего произносить так трудно дающиеся ему слова, словно чужим голосом выговорил:

— Я посланец, отче… из грядущих веков…

«Господи, что вы несете, сэр? Как в книжке: «Я из будущего, мы научились путешествовать во времени!». А как еще сказать-то?».

— Посланец… — Отец Михаил снова с сипением втянул в себя воздух и, было заметно, с трудом сдержал кашель. — Чей… от кого?

— От людей, отче… от православных, живущих через девять веков после наших времен…

Священник напрягся и вперился в Мишку испытующим взглядом.

— Значит, будущее уже есть?

— Да… меня же послали…

— Сгинь, Нечистый!!! — Голос отца Михаила вдруг стал ясным и твердым, глаза превратились в жгучие уголья, казалось сама смерть в испуге шарахнулась от него в сторону. — Изыди!!! Отвергаю тебя, как Господь наш Иисус Христос отверг искушения твои в пустыне!

Мишка начисто растерялся, он ожидал какой угодно реакции на свои слова, но только не того, что произошло.

— Отче! Да что ж ты такое… ты же меня столько лет…

В горле священника снова заклокотало из перекошенного рта по бороде потекла кровь. Он схватился рукой за грудь, но горящий взгляд, направленный на Мишку, оставался все так же тверд. И стало вдруг понятно, что не рану от стрелы, пробившей тело насквозь, пытается он зажать, а нащупывает крест, не находя его на привычном месте, из-за того, что лежит на боку.

Что можно было сказать, какие слова найти, чтобы остановить этого бойца за Веру, поднявшегося в свою последнюю атаку — атаку духовную, потому что плоть уже почти умерла? Не было у Мишки таких слов, и не могло быть, но они пришли оттуда, где в его атеистическом понимании не было ничего — из-за рубежа между реальностью и виртуальностью, который был виден ему одному, позволяя манипулировать окружающими и даже, про себя, снисходительно посмеиваться над «темными суевериями».