Когда пируют львы - Уилбур Смит (1964, 1966)

Шон вдруг хитро улыбнулся; опустившись на четвереньки, он взял винтовку в обе руки и начал осторожно подкрадываться к кусту. Полз он медленно и бесшумно, прижимаясь к земле.

За десять шагов до куста Шон остановился и поднял голову, стараясь двигаться совсем незаметно. Он вглядывался в темноту, среди чахлых ветвей и листьев высматривая очертания зулуса. И вдруг шеи его, чуть пониже уха, сразу за челюстью, коснулся кончик дротика. Шон замер, скосив глаза в сторону, и при скудном свете звезд увидел Мбежане, с копьем в руках стоящего над ним на коленях.

– Нкози ищет меня? – спросил Мбежане серьезным голосом, в котором, однако, где-то глубоко слышалась насмешка.

Шон сел и потер то место, куда чуть не вонзился острый наконечник копья.

– В темноте видит только ночная обезьяна, – попытался он оправдаться.

– А на пузе шлепает только пойманная каракатица, – усмехнулся Мбежане.

– Ну да, ты же зулус, – сказал Шон, признавая в нем право на это природное гордое высокомерие.

Впрочем, по лицу этого зулуса он с первого взгляда понял, что Мбежане родом не из тех уже выродившихся натальских племен, которые только говорят на зулусском, а сами давно уже не зулусы, – так домашняя кошка никогда не станет леопардом.

– В моих жилах течет кровь Чаки, – согласился Мбежане; имя древнего царя он произнес с благоговением.

– А теперь ты поднял копье на Кечвайо, твоего короля?

– Моего короля? – Веселость Мбежане как рукой сняло, голос сразу изменился. – Моего короля? – презрительно повторил он и замолчал.

Шон ждал. Где-то в темноте пару раз тявкнул шакал, и одна из лошадей тихо заржала.

– Королем должен был стать другой человек, но он погиб: его посадили на кол, который пронзил его внутренности до самого сердца. Этим человеком был мой отец, – сказал Мбежане.

Он встал и снова отправился в свое укрытие среди веток куста. Шон последовал за ним.

Бок о бок они сидели на корточках, молчали и слушали. Снова подал голос шакал уже со стороны лагеря, и Мбежане повернул туда голову.

– Шакалы бывают и двуногие, – задумчиво прошептал он.

У Шона слегка задрожали руки.

– Зулусы? – спросил он.

Мбежане пожал плечами – едва заметно в темноте.

– Даже если это и так, ночью они нападать не станут. На рассвете – да, но только не ночью.

Мбежане положил руку на лежащее на коленях копье:

– Старик в высокой шляпе и с седой бородой хорошо это знает. Годы сделали его мудрым, поэтому ночью он всегда спит спокойно, но поднимается затемно и выступает еще до рассвета.

Шон слегка успокоился. Он искоса посмотрел на Мбежане:

– Этот старик считает, что часть скота спрятана где-то здесь.

– Годы сделали его мудрым, – повторил Мбежане. – Завтра равнина кончится, пойдут холмы и густой колючий кустарник. Вот там и прячут скотину.

– Как думаешь, найдем?

– От того, кто знает, где искать, скотину не спрячешь.

– А охраны там много будет?

– Надеюсь, – проурчал Мбежане, погладив древко ассегая. – Надеюсь, очень много, – повторил он.

– И ты станешь убивать своих – братьев, родичей? – спросил Шон.

– Да, буду убивать, как они убили моего отца, – свирепо ответил Мбежане. – Они мне не свои. У меня больше нет своих. Нет больше братьев… ничего не осталось.

Снова наступило молчание. Но дурное настроение Мбежане постепенно испарилось, его сменило чувство приятного товарищеского общения. Обоим было хорошо друг с другом. Так всю ночь они и просидели вместе.

27

Глядя на Мбежане, Шон вспомнил своего Тинкера, выслеживающего птицу: так же осторожно, на полусогнутых, продвигается вперед, так же сосредоточен и полностью поглощен тем, что делает. Белые молча наблюдали за ним, сидя в седлах. Солнце поднялось уже довольно высоко, Шон расстегнул и снял овчинную куртку, закрепив ее рядом со свернутым в скатку одеялом сзади.