Ирландское сердце - Мэри Пэт Келли (2015)

– Où est la Мона Лиза? – спросила я у охранника и смутилась, когда он направил меня к La Joconde, Джоконде.

– Это означает «шутка», – добавил он по-английски.

Трудно сказать, что я подумала о ней тогда. Немного покатая линия волос. В Бриджпорте она точно не была бы красавицей. Особенно с таким носом. Но улыбка славная, бесспорно.

Группка студентов-художников вокруг картины делала наброски. Я тоже вынула свой блокнот. Почему бы и нет? Особенно меня заинтересовали ее рукава. «Атлас», – подумала я. Складки мне понравились. «Интересно», – сказала я себе и быстро набросала декольтированное платье, добавив к нему широкую юбку. Внезапно у меня за спиной возник охранник, заглядывавший в мой блокнот. Он заявил, что еще никогда не видел, чтобы здесь рисовали не лицо, а платье. Я объяснила, что меня интересует фасон ее одежды.

Тогда охранник повел меня к портрету Каролин Ривьер и ее матери работы Энгра. Я подумала, что мы могли бы делать такие же платья в четырех цветах. Когда смотритель показал мне эскизы Энгра, я получила еще четыре ансамбля. А потом, да простит меня Господь, даже использовала портрет святой Жанны этого же автора. Металлическая юбка ее доспехов превратилась у меня в вечернее платье, расширяющееся на бедрах. Смотритель принял от меня пять франков на чай с почтительным поклоном. Элегантный в своей униформе и сам немного похожий на денди, он поведал мне, что величайшее творение Энгра, портрет принцессы де Брольи, не выставляется. Он остался у семьи, которая до сих пор скорбит из-за смерти принцессы в возрасте всего-то тридцати шести лет.

– Говорят, что там платье чрезвычайно изысканное. Оно и понятно: эта семья одна из самых знатных во Франции, а сам принц был премьером при президенте Патрисе де Мак-Магоне не так много лет тому назад.

Мак-Магон. Ирландцы повсюду.

Таким образом мы с мадам Симон «сделали» Делакруа, Тициана и даже Рафаэля. Да, это были мадонны, но мы копировали складки. Мадам Симон представляла свои платья как коллекцию старых мастеров, и клиенткам они нравились. Мы добавили Монэ, Манэ и Ренуара. Я испытывала облегчение из-за того, что не нужно было ничего заимствовать у кутюрье. Я отправилась в «Отель Жанны д’Арк», чтобы рассказать об этом Стефану, но его там не оказалось. Новый парень за стойкой сказал, что Стефан уехал в Россию. Наверно, он все-таки был настоящим большевиком.

Всю зиму я была прилежна и старательна. Я работала – это было мое бриджпортское лекарство на все случаи жизни. И все же мадам Симон по-прежнему не интересовали мои собственные модели, но c’est la vie.

Однажды в Лувре я услышала, как женщина-гид читала лекцию группе американских туристов перед картиной Вермеера. Ей было под шестьдесят. Я задумалась, такой ли буду лет через тридцать. Надеюсь, что нет.

– Он рисует светом, – говорила она.

В своих турах я никогда не смела выдавать себя за эксперта по искусству. Мы по большей части просто прогуливались мимо самых известных картин.

Мой приятель, смотритель музея, спросил, не хочу ли я познакомиться со своей соотечественницей.

И кто же это был, как вы думаете? Сама мадам Клемансо. Жена того парня, который уложил Францию в постель к Англии.

– В девичестве я была Мэри Элизабет Пламмер, – доверительно сообщила она мне, – родом из Висконсина.

– А я Нора Келли из Чикаго. Мы с вами соседи, – ответила я.

– Мою бабушку звали Сьюзан Келли, – сказала она.

Позже смотритель рассказал мне ее романтическую историю с печальным концом. Клемансо был вынужден покинуть Францию еще молодым. Он преподавал в школе для девочек в Коннектикуте и там влюбился в свою ученицу, Мэри Элизабет, которой тогда было всего семнадцать. Женился на ней, привез во Францию. У самого Клемансо было много любовниц, однако, когда прошел слух, что его жена тоже изменяет ему, он развелся с ней, забрал троих детей и отказался поддерживать ее финансово. Теперь она зарабатывала на жизнь, работая экскурсоводом.