Плач - Кристофер Джон Сэнсом (2014)

– Но то, что мы сделали, Изабель и я…

– Оставьте это на потом, Эдвард. На потом.

Коттерстоук задумался, и его лицо задергалось. Но все же он сказал:

– Если меня спросят про убийство моего отчима, я должен буду ответить правду. Если не спросят, я ничего не скажу. – Он пристально посмотрел на Коулсвина: – Но потом я должен буду заплатить за свои грехи.

Да, подумал я, это сильный человек, твердый и упорный, как и его сестра. Ведь нужно иметь действительно странный, извращенный и упорный ум, чтобы в течение сорока лет обвинять друг друга.

* * *

После этого время потянулось медленно и тяжело. Филип убедил Эдварда помолиться вместе, и они долго бормотали в углу, прося Бога укрепить их, а потом обсуждали возможность спасения в ином мире для Эдварда, если он публично признается в своем грехе. На каком-то этапе они заговорили о приверженности Изабель к старой религии, и я услышал, как Коттерстоук снова возвысил голос, называя ее упертой женщиной с развращенным сердцем – эта интонация чувства собственной праведности и жалости к себе была мне так знакома в обоих! Если Эдвард признается, подумал я, его сестра тоже пропала.

Зарешеченное окошко над нами пропускало в камеру квадратик солнечного света, и я наблюдал, как оно постепенно ползет по стене, отмечая течение дня. Мои товарищи по несчастью перестали разговаривать, и Филип настоял, что нужно съесть что-нибудь из того, что нам принесли.

Наступил вечер. Светлый квадратик быстро тускнел, и в это время вернулся тюремщик с запиской для меня. Я в нетерпении развернул ее под взглядами Филипа и Эдварда.

Я снова пошел в Уайтхолл и уговорил стражника пустить меня в приемную королевы, – писал Барак. – Королева уехала в Хэмптон-Корт с большинством своей прислуги, и, похоже, миссис Оделл тоже. Там снимали гобелены, и за работниками наблюдала какая-то дурочка с уткой на поводке. Когда стражник спросил, не знает ли она, где сейчас миссис Оделл, та ответила, что в Хэмптон-Корте, а когда он сказал, что у меня для нее сообщение, она обернулась и состроила мне рожу. Я попросил стражника проследить, чтобы записку передали. Извините, ничего больше мне сделать не удалось.

Дурочка Джейн, так люто настроенная против меня, подумал я и сложил письмо.

– Новостей никаких. Но мою записку передали… одной важной персоне, – сообщил я остальным узникам.

Эдвард посмотрел на меня непонимающим взором, как будто все это происходило с кем-то другим – он снова ушел в себя. Филип ничего не сказал и опустил голову.

* * *

Ночь тянулась очень долго. Я спал неспокойно и несколько раз просыпался, чувствуя на себе вшей и блох, вылезших из матраца. Думаю, Коулсвин тоже плохо спал. Один раз, проснувшись, я услышал, как он тихо молится – слишком тихо, чтобы я мог разобрать слова. Что же касается Эдварда, то когда я проснулся в первый раз, он храпел, но в следующий раз я увидел в лунном свете из-за зарешеченного окна блеск его раскрытых глаз, безнадежно глядевших в темноту.

Глава 36

Они сидели длинным рядом за столом, накрытым зеленым бархатом, – шесть членов королевского Тайного совета, верховного органа, отвечающего перед королем за управление королевством. Все были в изысканных робах, с золотыми цепями на шее и в шапках с драгоценными камнями. Филипа, Эдварда Коттерстоука и меня усадили лицом к ним, и три стражника из Тауэра, которые нас привели, встали у нас за спиной. Мое сердце заколотилось при мысли, что в последние месяцы здесь сидела Анна Эскью и многие другие обвиненные в ереси.

Сэр Томас Ризли, лорд-канцлер Англии, помахал перед лицом унизанной перстнями рукой.

– Проклятье, от них несет тауэрской тюрьмой! Я же говорил: разве нельзя помыть подсудимых, прежде чем приводить сюда?