Дочь Сталина - Розмари Салливан (2015)

Светлана обрушила на Эллу лавину обвинений и оскорблений. Суть того, что она кричала в трубку, сводилось к тому, что Элла буквально плетет против нее заговор и, очевидно, специально подала своему свекру идею пойти на этот концерт, чтобы сорвать его встречу со Светланой… В конце разговора Светлана бросила трубку.

Вечером после концерта Элла вернулась домой и нашла письмо, которое оставила для нее Светлана. Она прочла его в слезах и показала Степану: «Я не могла поверить своим глазам. Это было полностью несправедливо, жестоко и оскорбительно». Много позже она показала письмо своему свекру. Микоян сказал: «Она вся в отца – он тоже жить не мог без врагов».

Было ли это справедливо? Светлана долго была на стороне власти. С детства, после смерти матери, когда все вокруг было окутано тайной, о которой опасно было говорить, она знала свою силу. Она знала, как заставить людей поступать так, как надо было ей. И когда она злилась, никакие ограничения для нее не срабатывали. Гнев поднимался внутри нее, и она выплескивала его, не задумываясь о последствиях. Люди, которым доставалось от ее вспышек, даже не догадывались об их причинах.

В тот момент она, должно быть, подумала: «Концерт! Что значит какой-то концерт, когда жизнь Сингха висит на волоске!» Но все же ее реакция выходила за всякие рамки. Она обвинила бедную Эллу в том, что та ей мешает, когда жена Степана, напротив, пыталась помочь, а Светлана, возможно, сама не потрудилась объяснить, как ей необходима помощь. Когда-то отец учил ее: «Не проси. Приказывай».

По всей видимости, несмотря на выпад Светланы против Эллы, на следующий день встреча с Микояном состоялась. Но он не хотел помогать. Он желал знать, зачем ей вообще нужен этот брак. Они со своей женой прожили сорок лет, не вступая в законный брак. «Формальности – это еще не признак любви». Потом он предупредил Светлану от «чрезмерной дружбы» с иностранными послами.

«Он ужасно напористый, этот Кауль, – говорил Микоян, – совсем не похож на индийца. Ты подальше, подальше от него!»

Осенью 1965 года весь коллектив Горьковского института, где Светлана продолжала работать, был в смятении. В сентябре ее друг Андрей Синявский и его друг писатель Юлий Даниэль были арестованы за распространение антисоветской пропаганды. Писателей обвиняли в том, что их романы, представляющие советское общество как нереальное и зловещее, распространялись в самиздате, то есть, перепечатанные на машинке копии передавались среди друзей. Также они позволили опубликовать свои работы на Западе под псевдонимами Абрам Терц и Николай Аржак. После этого процесса стало ясно, что хрущевская оттепель официально ушла в прошлое. Репрессии брежневской эры пришли ей на смену. Теперь любой, кто хранил у себя самиздатовскую литературу, мог ожидать сурового наказания, и все были напуганы.

5 декабря, в День конституции, несколько горячих голов организовали выступление, где требовали открытого суда над писателями. Это был первый независимый политический митинг в Москве с 1929 года. Были распространены всего две или три листовки, сообщающие, что митинг состоится около Московского университета, но вскоре о нем знала вся Москва. Молодой диссидент Александр Есенин-Вольпин держал плакат, на котором было написано: «Мы требуем открытого суда над Синявским и Даниэлем». Офицер КГБ вырвал слово «открытого» из плаката. «Кажется, ему особенно не понравилось это слово». Примерно пятьдесят человек собрались около памятника Пушкину в центре Москвы, а на другой стороне улицы стояли тысячи горожан, которые пришли посмотреть, что же будет с демонстрантами: «сразу их расстреляют или позже?»

Процесс Синявского – Даниэля начался 10 февраля 1966 года. Несмотря на попытки вмешательства со стороны таких организаций, как ПЕН-клуб, Даниэль был приговорен к пяти годам лишения свободы в исправительно-трудовых лагерях, а Синявский – к семи.