Двенадцать детей Парижа - Тим Уиллокс (2013)

Тангейзер вернулся к ялику. Клементина шла к нему вдоль причала с баржами. Ее копыта уже не высекали искры из мостовой: они касались земли так, словно жизнь с каждым шагом уходила из сердца кобылы. Две маленькие фигурки, почти слившиеся в одну, сидели на ее спине.

– Юный мошенник еще жив, сударь. У него из глаз идет кровь, – раздался вдруг за спиной Матиаса голос одного из оставшихся в лодке ополченцев.

Иоаннит повернулся к нему.

– Это слишком жестоко, сударь, – продолжил тот. – Некоторые даже сказали бы, что не по-христиански.

– Ты хочешь сойти с этой лодки? – спросил рыцарь.

– Конечно, хочу, сударь. Меня уже тошнит.

Гребец, лицо которого было рассечено надвое, кричал и вырывался, но его все равно перекинули через борт. На дне ялика Тангейзер увидел мачту, рею и свернутый парус.

– Бросьте ножи в воду, – сказал он двум оставшимся в ялике мужчинам. – И лезьте сюда, пока я добрый.

– Большое спасибо, сударь. Ваша доброта всем известна.

Они вскарабкались на причал. Тангейзер приказал им отойти на несколько шагов ниже по течению. Разговорчивый ополченец бросил к его ногам три маленьких кошелька – так собака приносит хозяину убитую крысу. Судя по звуку, с каким кошельки ударились о камни причала, ценность их была немногим больше.

– Мотовство до добра не доведет, сударь, – добавил разговорчивый ополченец.

Матиас проткнул спонтоном его молчаливого товарища, и любитель поговорить рванулся вперед. Тангейзер выдернул наконечник пики из очередного трупа и шагнул назад, чтобы проткнуть последнего оставшегося в живых врага, но тот внезапно подскочил к умирающему товарищу и подвел к краю причала. Послышался еще один всплеск.

Разговорчивый ополченец повернулся к рыцарю и отряхнул руки:

– Вот и все, сударь. Дело сделано.

Он говорил деловито, но без подобострастия и как будто бы совсем не боялся, словно и мысли не допускал, что может умереть. Похоже, это был просто недоумок.

– Ты знаешь, где капитан Гарнье? – спросил его иоаннит.

– Боюсь, нет, сударь. Нас послал лейтенант Бонне.

Тангейзер опустил спонтон. Было бы справедливо прикончить этого человека ударом в сердце.

– Это Эрви, штукатур, – напомнил ему Юсти.

– Совершенно верно, юный господин, – тут же отозвался разговорчивый.

Матиас хорошо запоминал лица, но этот мужчина, кажется, не оставил никакого следа в его мозгу. Госпитальер положил на землю спонтон, а рядом с ним – лук и колчан Алтана, взял Грегуара за талию и приподнял с седла. Тело мальчика обмякло, но сознания он не потерял. Лицо маленького слуги исказилось от боли, но сил на крик у него не осталось, а опиум еще не начал действовать. Его стоны глубоко ранили душу Тангейзера – а теперь еще и помогли ему передумать.

– Эрви, возьми парня, – сказал рыцарь штукатуру, – только осторожно, как будто это младенец Иисус.

Ополченец принял Грегуара на руки.

– Бедный мальчик, – вздохнул он. – Я предупреждал его насчет той собаки.

– Люцифер не откусывал ему ногу, – запротестовал Юсти.

– Конечно, юный господин, но у пса дурной глаз.

Тангейзер тем временем снял с лошади поляка.

– Люцифер привел нас в Кокейн, – сказал вдруг Грегуар. – Он нашел ребенка.

– Он бредит, сударь, – прокомментировал штукатур и эти слова. – Я бы сказал, вид у него неважный.

– Эрви, парню нужен покой. Умолкни, – шикнул на него госпитальер.

Сам Тангейзер нагнулся к подпруге. Брюхо Клементины раздулось, и просунуть палец под ремень ему уже не удалось. Матиас расстегнул подпругу, и кобыла облегченно переступила ногами. Он снял с нее седло и попону и положил их на причал, а затем взял у Эрви Грегуара и положил его на чепрак, подсунув ему под бедро и колено седло. Юсти сел рядом, поджав ноги, и взял товарища за руку. Иоаннит протянул ему мех с вином:

– Пусть глотнет как следует. Ты тоже.