В пределах Европейского союза боснийские события привели к важным стратегическим сдвигам в Великобритании и Германии. Новый премьер-министр Великобритании Тони Блэр обрушился на неудачи кабинета Мейджора в Югославии в ходе избирательной кампании 1997 года, подчеркнул связь морали и внешней политики и подтвердил идею британской исключительности. «Век за веком судьбой Британии было вести за собой другие страны», – заявил он в своей знаменитой речи в Бриджуотер-хаусе в Манчестере. По Блэру, «Европа сегодня является единственным путем, по которому Великобритания может отправлять свою власть и распространять влияние. Если она хочет сохранить историческую роль глобального игрока, Великобритании следует быть в центре европейской политики».[1458] Но вскоре стало очевидно, что желание Великобритании играть ведущую роль в Европе идет вразрез с упорным отказом принять единую европейскую валюту. В октябре 1997 года новое правительство объявило, что решение о переходе на евро будет зависеть от результата пяти экономических «тестов», предложенных министром финансов Гордоном Брауном для оценки долгосрочной совместимости британской экономики и экономик стран, приглашенных вступить в еврозону. Такой подход вынуждал уделить пристальное внимание военной интеграции как основному инструменту британского влияния в Европе. Словом, сцена для радикального увеличения британской активности в Европе и по всему миру была подготовлена.

Еще более радикальные преобразования произошли в Германии. Первоначальная активность в Хорватии обернулась пристыженным молчанием Бонна по поводу Боснии – Германия не смогла (или не захотела) принимать участие в военной операции. По мере продолжения войны и роста числа жертв среди гражданского населения немецкая элита и общественное мнение все больше смирялись с идеей отправки в Боснию частей бундесвера для реализации гуманитарной миссии. Правительство к тому же стремилось вмешаться в процесс, чтобы воспрепятствовать ухудшению ситуации на южном фланге страны, восстановить доверие к НАТО и подчеркнуть обоснованность притязаний Германии на постоянное место в Совете Безопасности ООН. В 1994 году вопрос о военных действиях откладывать далее стало невозможно: НАТО требовалось участие немецких пилотов AWACS (самолетов-разведчиков) для контроля зоны запрета полетов над Боснией. В приступе политической шизофрении, который лишний раз обозначил «взрывной» характер этого вопроса, партнер Коля по коалиции[1459] поддержал развертывание немецких частей – но затем вызвал правительство (фактически себя самого) в Федеральный конституционный суд для проверки законности этого шага. Суд признал развертывание конституционным, и год спустя немецкие самолеты в составе воздушной армады НАТО помогли завершить боснийскую войну. В последующих парламентских дебатах против интервенции горячо выступали «зеленые» и социал-демократы, но при этом ее поддержали влиятельные члены обеих партий. Одним из таковых был «зеленый» Йошка Фишер, который вошел в правительство в качестве министра иностранных дел после победы на выборах «красно-зеленой» коалиции[1460] в 1998 году. Боснийская война, другими словами, начала ремилитаризацию немецкой внешней политики.