Тайна имения Велл - Кэтрин Чантер (2015)

Мы часто обсуждали с Хью мою бессонницу. Он дал мне дельный совет, которому я последовала с еще большим рвением после того, как мне запретили выходить из дома. Вместе мы разработали идеальный распорядок вечера, который медленно, но верно брал свое. Ночь за ночью чары распорядка Хью, как я про себя это называла, способствовали тому, что темнота одеялом укутывала мне плечи, а не набрасывалась, как капюшон, на голову. Распорядок Хью состоял в следующем. Закончив ужинать (ужин обычно состоял из супа или яиц, приготовленных и съеденных без удовольствия, из соблюдения этикета и проходил в полном одиночестве), я зашторивала окна в гостиной, включала лампу для чтения у розового дивана и прослушивала CD-диск «Десять величайших хитов классической музыки» от начала и до конца. Когда стихали последние звуки «Песни Симеона Богоприимца» в исполнении хора Королевского колледжа, я выключала внизу свет и, словно ребенок, поднималась наверх, чистила зубы, складывала одежду, читала один псалом и выключала свет. Я вновь свела знакомство со сном. Сон говорил, чтобы я не волновалась: «Следующие десять часов пройдут без бесконечного счета и пересчета. Ты забудешь, что живешь на свете. За ближайшие десять часов ты не совершишь новых преступлений и забудешь о старых. Ты будешь исполнять свои обязательства перед жизнью, но не будешь испытывать душевной боли. Жизнь твоя будет течь размеренно. Когда ты проснешься утром, еще один отрезок твоей жизни будет внесен на счет погашения долга. Тебе не удастся вновь прожить эти часы».

Но Хью умер. Он унес с собой в могилу свой распорядок. Он предложил мне свое благословение. Сейчас уже поздно принимать либо возвращать его. Последний его приход ко мне закончился взаимными упреками. После ощутимого прогресса у меня наступил полный регресс. Я снова не могла уснуть. Вновь я погрязала в ядовитых отношениях и обреченно делила свое ложе с проносящимся на периферии моего зрения сожителем, который мелькал тенью сбоку, приподнимал своими ледяными руками одеяло и приглашал другие существа вползать ко мне в постель. Ближе к утру пожаловали леденящие душу воспоминания. Саундтрек к моим видениям проигрывался на старинном, заводящемся ручкой граммофоне, который достался мне в наследство от тети моей бабушки. Если ручку крутить вниз, голоса и звуки музыки замедляли свое воспроизведение. Тяжелая лапа скребла по пластинке своим единственным ногтем, который безжалостно царапал запись моих неудач.

Никого не осталось со мной – ни Энджи, ни Марка, ни Мальчишки, ни Хью. Я вслушивалась в погребальный звон колокола. Никого. Никого. Никого. Я осталась сама и должна выработать свой распорядок дня тоже сама. Этот распорядок следует создать для мира, где нет ни дня, ни ночи, ни часов, ни минут, ни жизни, ни смерти. Все одно и то же. Надо уподобиться коврику, лежащему на полу. Пусть время вытрет ноги о твое лицо. Люсьена не вернешь.

А Велл тем временем жил своей жизнью. Все росло и развивалось. Клетки делились и преумножались у плюща, взбиравшегося вверх по стволу дерева. Трава становилась все выше и выше, пока излишне амбициозные стебли не начали гнуться под собственным весом. Цветы все шире раскрывали свои лепестки, когда стебли были уже не в состоянии поддерживать их, головки начали клониться к земле. Оперившиеся птенцы покинули свои гнезда, не попрощавшись. Олени часто выходили из тени леса и объедали кусты, росшие по краям полей. Они передвигались осторожным, пугливым строем. А под обутыми в берцы ногами охранников суетились муравьи, рогатые жуки, розовые личинки, мокрицы, сенокосцы, черви, пауки, гусеницы и улитки, которые таскают домик своего домашнего ареста с собой. Я ничем не занималась.