Водоворот. Запальник. Малак - Питер Уоттс (2001, 2010, 2013)

Кларк открыла глаза. На экране в основаниях полушарий головного мозга зажглась россыпь фиолетовых звездочек. По центру пульсировала крохотная красная точка.

«Аномалия» – зажглась надпись в углу экрана.

– Что? Что это?

– Обрабатываю. Пожалуйста, сохраняйте спокойствие.

Внизу выскочила надпись: «Поле Бродмана 19 (ЯЗЗА)» [24].

Снова послышался писк. Показалась еще одна мигающая красная точка, теперь чуть спереди.

«Поле Бродмана 37».

– Что это за красные пятна? – спросила Кларк.

– Эти отделы мозга отвечают за зрение, – ответила кабина. – Могу я опустить щиток шлема, чтобы осмотреть глаза?

– Я ношу линзы.

– Роговичные накладки не помешают сканированию. Могу я приступить?

– Давай.

Щиток скользнул вниз. Сеть из крохотных бугорков пунктиром расчертила его внутреннюю поверхность. Гул машины глубоко отдавался в черепе Лени. Она начала считать про себя. Прошло двадцать две секунды, прежде чем щиток вернулся на место.

Сразу после надписи о 37-м поле Бродмана появилась следующая: Обл. желт. пятна НОРМ [25]».

Жужжание стихло.

– Вы можете снять шлем, – объявила машина. – Каков ваш хронологический возраст?

– Тридцать два. – Она повесила шлем на крючок.

– Претерпевало ли ваше визуальное окружение значительные изменения в период от восьми до шестнадцати недель назад?

Целый год, проведенный в светоусиленных сумерках источника Чэннера. Путь на сушу ползком, вслепую по дну Тихого океана. А потом неожиданно яркое небо…

– Да. Возможно.

– В вашей семье были зафиксированы случаи инсультов или эмболий?

– Я… Я не знаю.

– Умирал ли недавно кто-то из ваших близких?

– Что?

– Умирал ли недавно кто-то из ваших близких?

Лени стиснула зубы.

– У меня недавно умерли все близкие мне люди.

– Менялось ли за последние два месяца давление окружающей вас среды? К примеру, находились ли вы на орбитальной станции или в негерметичном воздушном судне? Совершали ли вы погружения на глубину более двадцати метров?

– Да. Совершала.

– Во время дайвинга вы проходили декомпрессионные процедуры?

– Нет.

– Какова была максимальная глубина, на которую вы погружались, и сколько вы там пробыли?

Кларк улыбнулась:

– Три тысячи четыреста метров. Один год.

Кабина на секунду замолкла, но потом продолжила:

– Люди не могут пережить подъем с такой глубины без декомпрессии. Какова была максимальная глубина, на которую вы погружались, и сколько вы там пробыли?

– Мне не нужна декомпрессия, – пустилась в объяснения Лени. – Во время погружения я не дышу, все обеспечивали электри…

«Минуту…»

Она сказала, декомпрессии не было.

Разумеется, зачем? Пусть те, кто бултыхаются на поверхности, дышат из громоздких баллонов с кислородом, рискуя словить азотное опьянение или кессонную болезнь, если им случится залезть глубже положенного. Пускай они мучаются от кошмаров, в которых взрываются легкие и глаза, тускнея, превращаются в гроздья мясистых пузырей. У рифтеров был иммунитет к подобным неприятностям. Внутри станции Лени дышала, словно находясь на уровне моря, а снаружи не дышала вообще.

Не считая одного раза, когда ее буквально скинули с неба.

В тот день «Рыба-бабочка» медленно опускалась сквозь темный спектр вод, из зеленого в синий, а потом и в бессветный мрак, истекая воздухом из тысячи порезов. С каждым метром океан все больше проникал внутрь подлодки, сжимая атмосферу в единственном пузыре с высоким давлением.

Джоэлу не нравился ее вокодер. «Я не хочу провести последнюю пару минут, слушая голос машины», – сказал он тогда. А потому Лени осталась с ним, дыша. Когда пилот – продрогший, напуганный, измотанный ожиданием смерти – наконец открыл люк, они уже погрузились, наверное, на атмосфер тридцать.

А она стала в ярости прорываться на берег.