Чужое сердце - Шарлотта Валандре (2011)

Я не изжила траур по матери, я не скорбела о ней. Это выражение мне чуждо. Зачем скорбеть, если она по-прежнему живет во мне. Ее улыбка, ее молчание, звук ее фортепиано, ее нежность и еще – ее страх. Мама все время боялась за меня. На этой сцене я чувствую ее присутствие, иногда я оборачиваюсь, удивленная каким-то звуком, стуком, внезапно зажегшимся софитом. Пти Театр де Пари [20] – это старый театр, таинственное место, нагруженное историей и эмоциями. Место странно живое.

Однажды вечером, во время репетиционного периода, когда труппа ушла за кулисы, я остаюсь в одиночестве на пустой сцене, мне хочется заняться дикцией, послушать свой голос без микрофона, проработать особую манеру подавать каждое слово. Я прошу осветителя оставить еще на несколько минут зажженный свет. Я помню, его звали Люсьен.

В глубокой тишине я стою одна перед пустым залом и начинаю произносить текст. В этой реплике, где я по роли говорю о матери, в ту самую секунду, когда я произношу слово «мама», прямо надо мной перегорают два софита. Я вздрагиваю и отступаю назад, чтобы вернуться в свет и отодвинуться от темного зала. Спотыкаюсь о деревянный сундук и падаю в кровать умершей матери, стоящую посреди декораций. В этот момент я ощущаю мощный поток воздуха, как порыв ветра, идущий из кулис, хотя там все как будто перекрыто. Занавеска на глухом окне бутафорской стены колеблется, я медленно поднимаюсь и вглядываюсь в нее. Внезапно чья-то рука ложится мне на плечо – и я кричу. Сердце обрывается. Это смущенный Люсьен, сидевший тихо, чтобы не мешать мне репетировать в одиночестве.

– Прости, Шарлотта, я напугал тебя…

– Напугал? Да чуть не убил!

Несколько секунд я не могу говорить, потом успокаиваюсь и показываю пальцем на почерневшие лампочки.

– Перегорели два софита, – говорю я тихо.

– Знаю, поэтому я и сижу…

Я попросила Люсьена проводить меня до гримерки.

Чем ближе начало представлений, тем больше я дергаюсь.

Я никогда не училась актерскому ремеслу. В один прекрасный день меня выбрали из толпы, изначально я не имела тяги к этой профессии, я из когорты актрис непосредственных, интуитивных, не имеющих теоретической базы. Отсутствие театральных знаний и тот факт, что я в очень юном возрасте оказалась на самом верху афиши, оставили во мне ощущение какого-то самозванства, от которого я так и не смогла избавиться. Я всегда тревожусь о том, что подумают обо мне, стараюсь работать как можно лучше, стараюсь понравиться. Мне во что бы то ни стало хочется доказать свою ценность. Те похвалы, которые я иногда получала, всегда звучали диссонансом к неотступному внутреннему голосу, который нашептывает мне, что можно было сыграть и лучше. Эта театральная пьеса очень важна, я знаю. Я уже пять лет не работала в профессии. Кое-кто считает, что меня уже похоронили, мне надо доказать свою жизненную силу и, если получится, талант. Я всегда была трусихой, но никогда еще не боялась так, как боюсь этого возвращения на сцену. Чтобы мне помочь, Жанна, костюмерша, чудная женщина, пересказывает мне фразу великой Сары Бернар, сказанную как-то одной молодой актрисе, которая хвасталась:

– А вот мне никогда не страшно!

Сара Бернар ответила ей: – Страх придет позже, когда научитесь играть.Если страх – мера таланта, то я великая актриса.

До премьеры осталось несколько дней, и меня буквально выкручивает. От страха меня тошнит, и впервые в жизни со мной в течение нескольких недель случаются регулярные приступы мигрени, которые совершенно исчезнут после премьеры.