Горбун, Или Маленький Парижанин - Феваль Поль Анри (1993)

— Сюда? — указав пальцем между бровей, спросил Гонзаго.

— Сюда, — повторив жест принца, подтвердил Пероль. — И Фаэнца тоже убит ударом между бровей.

— Других ран нет?

— Нет. Удар Невера по-прежнему смертелен.

Гонзаго поправил перед зеркалом кружевное жабо.

— Ну что ж, — молвил он, — шевалье де Лагардер дважды расписался у моих дверей. Я рад, что он в Париже. Мы сделаем все, чтобы он попался.

— Веревка, которая удавит его… — начал Пероль.

— Еще не скручена, не так ли? А я считаю: уже. Черт возьми, дружище Пероль, пораскинь мозгами — для этого, кстати, самое время. Из всех, кто совершил променад в ту ночь во рвах замка Келюс, осталось всего четверо.

— Да, — вздрогнув, согласился управляющий, — самое время.

— Нас вполне достаточно, — заметил Гонзаго, надевая перевязь для шпаги, — во-первых, мы с тобой, а во-вторых, эти два прохвоста.

— Плюмаж и Галунье! — прервал его Пероль. — Но они боятся Лагардера.

— В точности, как ты. Но все равно выбора у нас нет.

Быстренько разыщи мне их.

Господин де Пероль помчался в службы.

А Гонзаго подумал:

«Я правильно сказал, что нужно действовать немедленно. Эта ночь увидит прелюбопытнейшие события».

— А ну, быстрей! — крикнул Пероль, врываясь в комнату. — Вас требует монсеньор!

Плюмаж и Галунье обедали с полудня до темноты. По части желудков они тоже были герои. Плюмаж стал красен, как недопитые остатки вина в его стакане, зато Галунье мертвенно-бледен. Бутылка произвела на них разное действие — в соответствии с темпераментом каждого. Но что касается слуха, вино ни в коей мере не оказало на них влияния: от выпитого ни Плюмаж, ни Галунье не стали терпимей.

К тому же время смирения для них кончилось. Одеты они были с головы до ног во все новенькое: на них были великолепнейшие сапоги и шляпы, которые они не успели даже как следует примять; штаны и полукафтаны вполне соответствовали вышеназванным предметам туалета.

— Послушай, дорогуша, — молвил Плюмаж, — мне показалось, этот каналья что-то нам проблеял.

— Да поверь я только, что этот наглец… — начал чувствительный Амабль Галунье, сжимая обеими руками кувшин.

— Успокойся, золотце, — остановил друга гасконец, — я тебе сейчас передам его. Только, черт побери, не надо бить посуду.

Он взял господина де Пероля за ухо и, повернув беднягу разок вокруг собственной оси, переслал его Галунье. Галунье, ухватив Пероля за второе ухо, переправил его своему бывшему патрону. Господин де Пероль раза три проделал подобное путешествие, после чего Плюмаж-младший с важностью забияки объявил ему:

— Милейший, вы на секунду запамятовали, что имеете дело с дворянами. Соблаговолите в дальнейшем помнить об этом.

— Совершенно верно, — подтвердил по старой привычке Галунье.

Затем они оба встали, а господин де Пероль постарался исправить повреждения в своем туалете.

— Оба прохвоста пьяны, — буркнул он.

— Что такое? — встрепенулся Плюмаж. — Кажется, бедняга что-то сказал?

— Мне тоже что-то такое почудилось, — подтвердил Галунье.

И они двинулись к управляющему, один заходя справа, другой слева, намереваясь вновь схватить его за уши, но тот счел за лучшее ретироваться, а, возвратясь к Гонзаго, не стал хвалиться выпавшим ему неприятным приключением. Гонзаго велел Перолю не рассказывать нашим храбрецам о горестном конце Сальданьи и Фаэнцы. Но это было совершенно лишнее: у господина де Пероля не было ни малейшего желания вступать в беседу с Плюмажем и Галунье.

Они явились минуту спустя, и об их приходе возвестил громкий звон железа; в шляпах, лихо сбитых набекрень, в штанах, что называется, нараспашку, с пятнами вина на сорочках, оба выглядели совершенными головорезами. Они горделиво вступили в залу, задирая полы плащей концами шпаг; как всегда, Плюмаж был великолепен, Галунье, как всегда, несуразен и отменно уродлив.