Горбун, Или Маленький Парижанин - Феваль Поль Анри (1993)

— Сударыня! — вскричал он. — Вы воззвали к творцу всего сущего, и Бог вам ответил, я это вижу, я это чувствую. Ваш ангел-хранитель борется у вас в душе с внушениями зла. Сударыня, не отвергайте счастье после долгих лет страданий, которые вы так благородно переносили. Сударыня, забудьте про руку, что положила вам в ладонь сокровище. Я не требую награды, я прошу только одного: взгляните на свое дитя. Вот она стоит, трепеща, убитая приемом, который оказала ей мать. Сударыня, прислушайтесь к себе, и голос сердца даст вам ответ.

Принцесса взглянула на донью Крус. А Гонзаго с воодушевлением продолжал:

— А теперь, когда вы посмотрели на нее, я именем Бога живого спрашиваю вас: разве это не ваша дочь?

Принцесса ответила не тотчас. Она невольно полуобернулась к портьере. Голос, слышимый только ей одной, поскольку никто не подозревал, что с нею кто-то говорит, произнес одно-единственное слово:

— Нет!

— Нет! — уверенно повторила принцесса.

Твердым взглядом она обвела залу. Она больше не чувствовала страха. Кем бы ни был таинственный советчик, скрывающийся за портьерой, она верила ему, потому что он сражался с Гонзаго. А кроме того, он исполнил предсказание, появившееся в ее молитвеннике. Он произнес: «Я здесь». Он явился с девизом де Невера.

В зале же раздавались негодующие возгласы.

Возмущение Ориоля и компании не знало границ.

— Это уже слишком! — бросил Гонзаго, жестом утихомиривая чересчур шумно негодующую священную когорту. — Человеческое терпение имеет границы. Я вынужден в последний раз обратиться к ее светлости принцессе и сказать ей: «Чтобы отвергать очевидную истину, нужны основательные доводы, весомые и неопровержимые».

Увы! — вздохнул добряк-кардинал. — Это мои собственные слова. Но когда у женщины в голове что-то сдвигается…

— Сударыня, у вас есть такие доводы? — спросил Гонзаго.

— Да, — подсказал таинственный голос.

— Да — в тот же миг ответила принцесса.

Гонзаго смертельно побледнел, губы у него задрожали. Он чувствовал, что здесь, внутри совета, созванного ради него, существует некое неощутимое враждебное влияние. Он чувствовал, но тщетно пытался найти, откуда оно исходит.

За эти несколько минут вдова Невера разительно переменилась. Мрамор стал плотью. Изваяние ожило. Отчего произошло это чудо? Перемена случилась в тот момент, когда растерявшаяся принцесса в отчаянии воззвала к Богу. Но Гонзаго в Бога не верил.

Он вытер пот, выступивший на лбу.

— Значит, сударыня, вы имеете известия о своей дочери? — осведомился он, стараясь не выдать беспокойства.

Принцесса молчала.

— На свете полно обманщиков, — продолжал Гонзаго. — Состояние де Невера — завидная добыча. Вам представляли какую-нибудь девушку?

В ответ молчание.

— Вам сказали, — не унимался Гонзаго: — «Вот ваша настоящая дочь. Ее спасли и защищали». Вам говорили такое?

Даже самые хитрые дипломаты позволяют себе увлечься и зайти дальше, чем следует. Президент де Ламуаньон и его глубокомысленные заседатели с изумлением взирали на Гонзаго.

— Спрячь когти, тигр, прикидывающийся кошкой! — прошептал Шаверни.

Безусловно, молчание таинственного голоса было в высшей степени ловким ходом. Поскольку голос молчал, принцесса не могла ответить, и взбешенный Гонзаго утратил осторожность. Лицо его было бледно, глаза налились кровью.

— Она где-то поблизости, и вам могут ее показать, — процедил он сквозь зубы. — Вам так сказали, не правда ли? Она жива? Отвечайте же, сударыня! Она жива?

Принцесса оперлась одной рукой на подлокотник кресла. Она отдала бы два года жизни за то, чтобы приподнять портьеру, за которой укрывался внезапно умолкнувший оракул.

— Отвечайте! Отвечайте! — настаивал Гонзаго. И судьи вторили ему:

— Отвечайте, ваша светлость!

Аврора де Келюс, затаив дыхание, прислушивалась. Почему оракул медлит с ответом?