Со всеми и ни с кем. Книга о нас — последнем поколении, которое помнит жизнь до интернета - Майкл Харрис (2014)

Мы знаем, что распространение письменности, выражаясь словами Гарольда Инниса[104], «ограничило значение мифа и сделало греков религиозными скептиками». Мы также знаем, что «бессмертная незаконченность Платона стала невозможной» после того, как внедрение письменности стерло с повествований флер таинственности. Некоторые способности к восприятию определяются определенными технологиями, окружающими людей. Как устную культуру мы можем понять только через призму культуры письменной, так и письменную культуру мы в скором времени будем понимать только через призму культуры печатной. Как утверждает Элизабет Эйзенштейн, «сквозь покров листов печатного слова». Для будущих поколений прежние точки зрения, прежнее восприятие скрываются в тумане. Как можем мы понять, как видели мир наши предшественники, если смотрим на него через другие «очки»? Мы в полной мере не понимаем устную традицию, уничтоженную письменностью, и рукописную традицию, особенности которой стерты книгопечатанием. Мы не знаем, что мы потеряли. Так откуда же наши дети узнают, что исчезает сейчас, на наших глазах? На потерянную культуру снова будет накинута плохо проницаемая пелена. Возможно, культура эпохи до интернета будет восприниматься исключительно через монитор, работающий на сочетаниях нулей и единиц.

* * *

Ценность уединения неосязаема независимо от того, является ли оно лишь погружением в воспоминания или физическим одиночеством. Но из такого уединения все же можно извлечь нечто – пусть и незаметное, но конкретное.

Энтони Сторр[105], писавший о поэтическом вдохновении, замечает: «Новые идеи очень часто появляются у людей в грезах, в состоянии между сном и бодрствованием». Мои любимые творческие личности, создавая великие произведения, казалось, пребывали в неприступной башне из слоновой кости. Я, например, думаю, что «джазовые» элементы, характерные для позднего периода творчества Бетховена, обязаны своим появлением его глухоте. Не явилось ли отсутствие посторонних звуков, освобождение от них, избавлением от шаблонов? Такая свобода нужна всем нам, чтобы мыслить и видеть самостоятельно. В самом деле, новое понимание действительности часто появляется в самые бездумные моменты нашего бытия – например, когда мы бесцельно смотрим в окно несущегося поезда или лежим на траве, глядя в синее небо. Такое понимание или переживание не может быть запрограммировано, его надо прочувствовать в состоянии отчуждения от мира внешних раздражителей. За несколько последних десятилетий ученые накопили результаты множества исследований, утверждающих, что мы очень хорошо реагируем на одиночество в небольших дозах. В деревенском уединении укрепляются наши умственные способности, снижается агрессивность, ослабляется склонность к невротическим реакциям, которые мы сами провоцируем, отказываясь от возможности хотя бы ненадолго оказаться предоставленными сами себе. Пространство нашей жизни, заполненное ныне технологиями, никогда не было бесплодной пустыней. В нем мы хранили волшебство наших душ, наши надежды и устремления.

Сенека говорил, что своими величайшими достижениями люди обязаны затворничеству. Тем не менее мы в подавляющем большинстве живем не в затворничестве, не в уединении, а в состоянии «беспокойной праздности», беспрерывно переходя от одного источника не всегда здорового любопытства к другому. Мы слишком много суетимся. В другом месте Сенека писал о «неугомонной энергии затравленного ума». Он призывал к уравновешенности и умению сделать решающий выбор:

Необходимо, однако, соединять обе эти вещи – одиночество и толпу – и находить себе убежище попеременно то там, то там. Одиночество заставит нас тянуться к людям, а толпа – к самим себе, и оба этих устремления послужат лекарствами друг от друга. Наше отвращение к толпе исцелится под воздействием одиночества, а скука от одиночества успешно вылечится в толпе.