Зачем нужны университеты? - Стефан Коллини (2016)

Вопрос о том, действительно ли более высокая заработная плата является результатом того, что ее получатели отучились в университете, выявляет также всю бессмысленность риторики «потенциала» и «справедливости». Давайте для начала честно посмотрим на то, кто именно получает высшее образование. В основном это дети интеллигенции и среднего класса, выросшие в семьях, давших им культурное и лингвистическое преимущество еще в раннем детстве, что помогло им успешно окончить школу, сформировать образовательные и карьерные стремления и т. д. Говоря формально, те, кто идут в университеты, – это в целом люди, которые именно по причинам такого рода получают лучшие оценки на школьных выпускных экзаменах. Теперь предположим, что таких заведений, как университеты, не было бы вовсе и каждый шел бы сразу работать в возрасте 18–19 лет. Кт о, скорее всего, стал бы зарабатывать в среднем в 2 раза больше остальных? Именно те же самые люди, что и сейчас. Обвинять университеты в элитизме, поскольку они, в общем-то, не способны ничего сделать с этой структурой систематической несправедливости, – особенно яркий признак того, в какой мере сегодняшнее правительство поддерживает хорошо знакомую американскую модель, в которой рыночный индивидуализм сочетается с риторикой «равного уважения» и судебной системой как предохранителем.

В других отношениях мир в представлении «Белой книги» – это мир образовательного дарвинизма. Высшее образование нашей страны увязло в смертельной схватке с «конкурентами» из других стран; только «сильнейшие» факультеты заслуживают достойного финансирования исследований; университеты «конкурируют» за «лучших исследователей», а те институты, которым не удается дать своим курсам правильную рыночную «цену», будут уничтожены, и все в таком духе. Документ призывает нас осознать эти реалии: «Наши конкуренты стремятся продавать высшее образование за рубежом, на рынках, которые мы традиционно считали своими». Это и правда может соответствовать практике некоторых университетов, но разве нет различия между «привлечением хороших студентов из других стран» и «продажей высшего образования» на этих «рынках»? И разве не может это различие опираться на различие между углублением международных связей в общем транснациональном интеллектуальном поиске, с одной стороны, и с другой – получением прибыли?

В самом деле, есть ли смысл говорить о том, что другие страны являются «нашими конкурентами», имея в виду именно интеллектуальную деятельность? Весь этот рыночный жаргон настолько распространился, что мы уже почти не обращаем на него внимания. По существу, за ним скрывается посылка о том, что есть тот, кто получает экономическую прибыль от прикладной науки. Но не совсем ясно, почему это должна быть игра с нулевой суммой: выгоды от широкого применения той или иной технологии в большем числе обществ значительно перевешивают любые номинальные прибыли для страны, в которой была первоначально развита определенная отрасль науки или же впервые разработано определенное приложение. Да и в любом случае прикладная технология – это не все и даже не значительная часть того, что делают университеты, по крайней мере пока. Между отдельными группами исследователей, как и между индивидами, может существовать определенное соперничество, но ни в коем смысле не конкуренция. Британские археологи обогащаются, а не беднеют, когда их коллегам из другой страны удается открыть ключевой элемент мозаики какой-нибудь древней цивилизации.