Охотники за алмазами - Уилбур Смит (1971)

Занавеси были задернуты, в каменном очаге ревел огонь. Но Старику было холодно. Холод засел глубоко внутри, туда не могло проникнуть тепло очага. Дрожащими руками Старик брал из ящика листы бумаги, просматривал и бросал в огонь. Они взрывались оранжевым пламенем, затем сворачивались и превращались в пепел. Наконец ящик опустел, осталась только пачка разноцветных конвертов, перевязанная лентой. Старик развязал узел, взял первый конверт и достал из него листок бумаги.

...

Дорогой сэр, надеюсь, вам будет приятно узнать, что я теперь в школе. Кормят нас хорошо, но постели очень жесткие…

Он бросил конверт и листок в огонь и взял другой. По одному он перечитывал их и сжигал.

...

…что меня отобрали для игры в числе первых пятнадцати…

Иногда он улыбался, один раз рассмеялся.

...

…я первый по всем предметам, кроме истории и Закона Божьего. Надеюсь в будущем на лучшие…

Последний конверт он долго держал в перевитой голубыми венами руке. Потом нетерпеливым движением бросил в огонь и его и потянулся к каминной доске, чтобы подняться. Встав, посмотрел в зеркало в позолоченной раме.

Он изучал свое отражение, слегка удивленный произошедшими за последние несколько недель изменениями. В глазах погас огонь жизни, они стали грязновато-бледно-сине-карими – цвета разложения. Они выпирали из глазниц, и в них была стеклянистость, характерная для рака в последней стадии.

Он знал, что слабость в ногах, внутренний холод – не результат действия обезболивающего. И шаркающая медлительная походка, которой он пересек толстый ковер, направляясь к письменному столу, тоже не от них.

Он посмотрел на продолговатый кожаный футляр с отделанными медью углами и закашлялся, приступ разрывал ему горло. Он ухватился за край стола, чтобы не потерять равновесия, ожидая, пока боль схлынет, потом щелкнул замком и открыл футляр.

Руки его не дрожали, когда он взял в них ствол и рукоять двенадцатизарядного дробовика и соединил их.

Он умер, как и жил, – в одиночестве.

– Боже, как я ненавижу черный цвет. – Руби Ленс стояла в центре своей спальни, глядя на платье, лежавшее на двуспальной кровати. – Я в нем выгляжу ужасно. – Она покачала головой, отчего ее волосы цвета шампанского растрепались. Повернулась и лениво двинулась по комнате к зеркалу. Улыбнулась своему отражению и через плечо спросила: – Ты говоришь, Бенедикт Ван дер Бил прилетел из Англии?

– Да, – Джонни кивнул. Он сидел в кресле у входа в гардеробную, массируя пальцами веки.

Руби встала на цыпочки, втянула живот и выпятила маленькие твердые груди.

– Кто еще там будет? – спросила она, обхватив груди руками и выставив между пальцами соски, критически осматривая их. (Джонни отвел руки от глаз.) – Ты меня слышал? – В голосе Руби звучали повелительные нотки. – Я ведь не с собой разговариваю. – Она отвернулась от зеркала и посмотрела на Джонни. Высокая и стройная, золотая, как леопард, даже в глазах – желтая напряженность, как во взгляде большой хищной кошки. Казалось, в любое мгновение она может зарычать.

– Это похороны, – спокойно ответил он. – Не прием с коктейлями.

– Ну, не жди, что я буду умирать от горя. Я его терпеть не могла. – Она подошла к кровати, выбрала трусики и потерла гладкий материал о щеку. Потом двумя изящными движениями надела их. – По крайней мере под траур можно надеть что-нибудь красивое. – Она защелкнула пряжку на загорелом животе, и ткань прижала почти бесцветные светлые завитки волос.

Джонни медленно встал и прошел в свою гардеробную. Она презрительно бросила ему вслед:– Ради бога, Джонни Ленс, перестань ходить всюду с вытянутым лицом, будто наступил конец света. Никто ничего не должен этому старому дьяволу – он задолго до срока собрал со всех долги.

Они приехали на несколько минут раньше и стояли под сводами у входа в церковь.