Неукротимый, как море - Уилбур Смит (2009)

— О Господи милосердный… Какой ты твердый и сильный… Господи, как же я по тебе истосковалась…

Еще придет время для всех тонкостей и нюансов любви, но сейчас ее нужды были слишком жестокими и насущными и требовали немедленного удовлетворения. Это должно произойти сейчас, немедленно, иначе она умрет на месте…

Николас медленно выплывал из глубин сна, испытывая тягостное чувство сожаления. За миг до пробуждения в его измученном недосыпанием мозгу сформировалась картинка, он заново переживал момент из далекого прошлого — ощущение вспомнилось столь ярко и живо, что оно казалось совершенно непосредственным.

Когда-то, очень давно, нырнув на пять саженей вдоль океанической стенки кораллового рифа у лагуны Анс-Бодуан острова Праслин, Ник поднял со дня моря витую раковину-стромбиду размером со зрелый кокос. Теперь он вновь держал ее в ладонях и заглядывал в узкую овальную щель, обросшую водорослями и мелкими ракушками. Форма внутренней полости была удивительна: она начиналась вывернутыми губами и переходила в перламутровые, скользкие на ощупь поверхности с атласным, бледно-розовым отливом. Поверхности изгибались и замыкались сами на себя, обретая более плотный, телесный цвет с винно-пурпурным оттенком по мере того, как проход сужался и все глубже уходил в таинственное, глянцевитое нутро раковины. Затем сон резко изменился. Зев раковины раскрылся еще больше, напоминая разверстые челюсти, и Ник обнаружил, что смотрит в пасть какой-то жуткой морской твари, где многочисленными рядами растут хищные, треугольные зубы — как у акулы. Ник вскрикнул, очнулся от звука собственного голоса, быстро перевалился на бок и приподнялся на локте. На коже до сих пор оставался аромат женских духов, смешанный с запахом его пота, однако вторая половина кровати была пуста, хотя еще не потеряла ни тепло, ни воспоминание о благоуханном теле.

Сквозь узкую щель в шторах на дальнем конце комнаты блеснула длинная полоска света раннего солнца. Выглядела эта полоска клинком, золотистым лезвием, и мгновенно напомнила ему о Саманте Сильвер. Ник вновь увидел ее в одежде из солнечного света, босоногой на пляжном песке — и от этой картины золотой клинок вошел ему под ребра.

Николас сбросил ноги с широченного матраса и прошлепал в ониксовую ванную. Глаза ныли тупой болью хронического недосыпания и раскаяния. Пустив горячую воду из дельфиньей пасти, он взглянул в зеркало, хотя пар уже начинал затушевывать черты его физиономии. Под глазами темные круги, в лице читается какая-то изможденность, кожа натянута на скулах.

— Ах ты, морда, — прошептал он зеркальному близнецу. — Ах ты, скотина…

Его уже ждали к завтраку на террасе, укрытой от солнца яркими, расцвеченными зонтиками. Питер сохранил настроение прошедшего дня и подбежал к отцу, заливаясь смехом.

— Привет! — Он схватил Николаса за руку и повлек к столу.

Шантель была в длинном домашнем платье. Ее волосы, распущенные по плечам, отличались такой мягкостью, что даже под легчайшим бризом вились шелковыми нитями. В этом читался тонкий расчет, Шантель ничего не делала случайно; интимно-элегантное одеяние и свободно падающие волосы подводили к мысли о домашнем уюте — и Николас почувствовал, с какой силой этому сопротивляется.

Благодаря не по годам развитой интуиции Питер тут же уловил смену настроения Николаса, и его разочарование стало почти осязаемым. Он горько и обиженно посмотрел на отца, смех и болтовня умерли у него на губах, и мальчик уткнулся взглядом в тарелку.

Николас вполне сознательно проигнорировал праздничное изобилие блюд, взял лишь чашку кофе и, не спрашивая разрешения у Шантель, разжег сигару, отлично зная, что это ее выводит из себя. Он сидел в полном молчании и, как только сын закончил завтракать, сказал:

— Питер, мне надо поговорить с твоей матерью.

Мальчик послушно встал из-за стола.

— Сэр, я смогу увидеть вас до отъезда?

— Да. — У Николаса в очередной раз защемило сердце. — Конечно.