Мятеж на «Эльсиноре» - Джек Лондон (1914)

– Нанси, мой боцман. Не правда ли, персик? – услышал я ответ и по тону помощника капитана не усомнился в том, что Нанси служил предметом насмешек. Нанси могло быть никак не более тридцати лет, несмотря на то что выглядел он так, точно прожил на свете очень много. Он был беззуб, мрачен, с усталыми движениями. Глаза цвета аспидного камня были мутны, бритое лицо – болезненно-желтого оттенка. Узкоплечий, с впалой грудью и ввалившимися щеками, он производил впечатление человека в последней стадии чахотки. Как ни мало жизни проявлял Сёндри Байерс, Нанси проявлял ее еще меньше. И это были боцманы! Боцманы на лучшем американском парусном судне «Эльсинора»! Никогда ни единая моя иллюзия не терпела еще столь жестокого крушения.

Мне было ясно, что эта парочка, лишенная и силы, и мужества, должна бояться тех людей, которыми призвана управлять. А эти люди! Дорэ никогда не мог бы собрать более адский состав. Когда я впервые увидел их всех вместе, у меня не хватило силы упрекнуть боцманов в том, что они боятся этих людей. Матросы не ходили. Они ступали тяжело и неуклюже, причем некоторые шатались то ли от слабости, то ли от опьянения.

Такова была их внешность. Я не мог не вспомнить то, что мне только что сказала мисс Уэст: суда всегда уходят в плавание, имея в команде несколько сумасшедших или идиотов. Но эти люди все выглядели сумасшедшими или идиотами. И я в свою очередь поразился, откуда можно было набрать такую массу человеческих обломков. У каждого из них был какой-нибудь дефект. Их тела были изуродованы, лица искажены, и почти все они без исключения были малорослые. У нескольких человек довольно хорошего мужского роста были бессмысленные лица. Один из них, высокий, несомненно ирландец, явно был сумасшедший. Он все время бормотал и что-то говорил сам себе. Другой – маленький, согнутый, кривобокий человечек, с головой, свернутой на бок, с ехидным и злым лицом и голубыми глазами, обратился с непристойным замечанием к сумасшедшему ирландцу, назвав его О’Сюлливаном. Но О’Сюлливан не обратил на него никакого внимания и продолжал бормотать. Вслед за маленьким кривобоким человечком появился перезрелый идиот – жирный юноша, сопровождаемый другим юношей, до того высоким и тощим, что казалось чудом, каким образом ноги выдерживают весь его остов.

А за блуждающим скелетом показалось самое фантастическое существо, какое я до сих пор видел. Это была уродливая пародия на человека. Его тело и лицо больного и слабоумного фавна, казалось, были искажены муками тысячелетних страданий. Его большие черные, ясные, живые и полные скорби глаза вопросительно блуждали с одного лица на другое и по всему окружающему. Они были так жалобны, эти глаза, словно были обречены всю жизнь искать нити мучительной, грозной загадки. Лишь впоследствии я узнал причину такого странного взгляда. Он был совершенно глух: его барабанные перепонки лопнули при взрыве парового котла, искалечившем и его тело.

Я заметил буфетчика, стоявшего у двери камбуза и на расстоянии за всем наблюдавшего. Его тонкое азиатское лицо, оживленное разумом, давало отдых глазам, равно как и живое лицо карлика, который вприпрыжку и посмеиваясь выбежал из бака. Но и у этого тоже был свой недостаток. Он был карлик, и, как я потом узнал, его веселое расположение духа и слабый ум сделали из него шута.

Мистер Пайк на минуту остановился возле меня, и пока он следил за командой, я наблюдал за ним. У него было выражение лица покупателя скота, и было очевидно, что ему внушали отвращение качества этого скота.

– Собачий народ, – проворчал он.

А те всё шли. Один – бледный, с вороватыми глазами, про которого я немедленно решил, что он большой негодяй. Другой – маленький дряблый старичок со сморщенным лицом и злыми голубыми, как бисеринки, глазками. Третий – невысокий, хорошо сложенный человек, показался мне наиболее нормальным и наименее глупым изо всех тех, кто уже вышел на свет. Но, очевидно, глаз мистера Пайка был более натренирован, нежели мой.