Ярость - Уилбур Смит (1987)

– Хэнк! – Китти пришлось перекрикивать голос Пресли. – Пакуй оборудование. Мы отправляемся в какой-то Порт-Элизабет. Если сумеем найти, где это, дьявольщина!

Они всю ночь ехали в «паккарде» Тары; подвески прогнулись под тяжестью людей и оборудования. В поездках по стране Хэнк обнаружил, что вокруг большинства деревень в резервациях Зулуленда и Транскея сорняком растет конопля. В тех местах, где условия были благоприятны, это растение достигает размеров небольшого дерева. Только немногие представители старшего поколения племен курили сухие листья конопли, и хотя это было запрещено, а растение объявлено ядовитым и вредным для здоровья, его использование было строго ограничено и распространено только среди самых примитивных черных и в самых отдаленных местностях – ни один белый, ни один образованный африканец не снизошли бы до этого, – поэтому власти не прилагали никаких усилий, чтобы запретить выращивание и продажу конопли. За несколько пенни Хэнк мог купить бесконечные запасы того, что называл «чистым золотом».

– Ребята, мешок этой травки на улицах Лос-Анджелеса стоит сто тысяч долларов, – довольно говорил он, сворачивая на заднем сиденье «паккарда» косяк. Тяжелый запах травы заполнил салон машины. Сделав несколько затяжек, Хэнк передал сигарету Китти на переднем сиденье. Китти глубоко затянулась и, сколько могла, удерживала дым в легких, пока не выпустила его светлым потоком в ветровое стекло. Потом предложила окурок Таре.

– Я не курю табак, – вежливо ответила Тара, и все рассмеялись.

– Это не табак, милая, – сказал Хэнк.

– А что это?

– Здесь это называют

дагга.

–

Дагга. – Тара была шокирована. Она вспомнила, как Сантэн выгнала слугу, который курил

даггу.

– Он уронил мою супницу работы Розенталя, ту самую, что принадлежала царю Николаю, – жаловалась Сантэн. – Стоит им начать курить эту дрянь, и они становятся совершенно бесполезными.

– Нет, спасибо, – быстро сказала Тара, но потом представила себе, как рассердился бы Шаса, если бы узнал, что ей предлагали. Эта мысль заставила ее прикусить язык, а потом она передумала. – Ну, хорошо. – Она взяла сигарету, ведя «паккард» одной рукой. – Что надо делать?

– Затянитесь и задержите, – посоветовала Китти. – И наслаждайтесь сиянием.

Дым царапал горло и жег легкие, но мысль о гневе Шасы придавала Таре решимости. Она подавила стремление закашляться и удержала дым.

И почувствовала, что медленно расслабляется, ее охватило сияние эйфории, тело стало легким, как воздух, в голове прояснилось. Душевная боль отступила.

– Как хорошо, – сказала она, и, когда все рассмеялись, смеялась с ними, ведя машину в ночи.

На рассвете, еще до того, как стало совсем светло, они добрались до побережья, обогнув залив Алгоа, где Индийский океан глубоко врезается в сушу; ветер покрыл зеленые воды белой пеной.

– Куда мы отсюда? – спросила Китти.

– В черный пригород Нью-Брайтон, – ответила Тара. – Там есть миссия немецких монахинь. Сестры святой Магдалены, их орден учит детей и лечит больных. Они нас ждут. Нам не разрешается оставаться в пригороде, но они это организуют.

Сестра Нунциата оказалась красивой светловолосой женщиной не старше сорока. У нее была чистая, словно выскобленная кожа и резкие и деловые манеры. Легкое серое платье ордена, белый плат по плечи.

– Миссис Кортни, я вас ждала. Наш общий друг придет сегодня утром, но позже. Можете принять ванну и отдохнуть.

Она отвела их в предназначенные для них кельи и извинилась за простое убранство. Китти и Тару поселили в одной келье. Пол был голый цементный, единственным украшением служило распятие на выбеленной стене, а пружины кровати прикрывал жесткий тонкий матрац из кокосового волокна.

– Она великолепна, – восторгалась Китти. – Я должна снять ее. Монашки всегда хорошо выходят на пленке.