Ярость - Уилбур Смит (1987)

– О, заседание пройдет не в зале заседаний: там недостаточно места. Оно будет в столовой, и не думаю, чтобы туда впускали посетителей… – Он замолчал и посмотрел на жены. В отраженном свете фар она смертельно побледнела.

– В чем дело, Тара?

– Столовая, – выдохнула она. – Ты уверен?

– Конечно. Что-нибудь случилось, дорогая?

– Да… нет! Ничего не случилось. Небольшая изжога. Этот ужин…

– Ужасный! – согласился он и принялся следить за дорогой.

«Столовая, – подумала она, едва сдерживая панику. – Надо предупредить Мозеса. Предупредить, что завтра нельзя… ведь все приготовления к его отходу… Надо его предупредить».

Шаса высадил ее у дверей и повел машину в гараж. Когда он вернулся, Тара была в гостиной, а слуги, которые, как всегда, ждали их возвращения, подавали горячий шоколад с печеньем. Лакей помог Шасе переодеться в бархатную темно-багровую куртку, а горничные окружили Тару, но Шаса отослал их – Тара всегда возражала против этого обычая.

– Я легко могу сама согреть молоко, а ты способен сменить смокинг на куртку без помощи другого взрослого, – сказала она, когда слуги вышли. – Это феодализм. Жестоко заставлять их ждать все эти часы.

– Ерунда, моя дорогая. – Шаса налил себе коньяку, чтобы выпить с шоколадом. – Это традиция, которую они ценят так же, как мы, она помогает им чувствовать себя незаменимыми и частью семьи. К тому же у повара случится припадок, если ты вздумаешь соваться на кухню.

Он сел в любимое кресло и сразу стал серьезен. Заговорил с ней так, как говорил в начале брака, когда они еще жили в согласии.

– Что-то происходит, и мне это не нравится. Мы в начале нового десятилетия – шестидесятых годов. Уже почти двадцать лет нами правят националисты, и ни одно из моих прямых опасений не оправдалось, но я встревожен. У меня такое ощущение, что прилив дошел до высшей точки и скоро начнется отлив. Думаю, завтра все может разъясниться… – Он замолчал и с досадой хмыкнул. – Прости. Ты знаешь, я редко фантазирую, – сказал он и молча принялся пить шоколад с коньяком.

Тара не испытывала к нему ни малейшей симпатии. Она так много хотела сказать, высказать столько обвинений, но не могла. Не доверяла себе. Начав говорить, она может утратить самообладание и выложить слишком много. Она может не сдержаться и злорадно рассказать об ужасной мести, которая ждет его и всех ему подобных; к тому же ей хотелось не продолжать этот тет-а-тет, а поскорее пойти к Мозесу, предупредить, что завтра не тот день. Поэтому она поднялась.

– Ты знаешь, что я чувствую. Не будем об этом. Я иду спать. Прошу прощения.

– Конечно. – Он вежливо встал. – Я еще несколько часов поработаю. Хочу подготовиться к завтрашней встрече с Литтлтоном и его командой, так что не беспокойся.

Тара убедилась, что Изабелла спит в своей комнате, прошла к себе и заперлась. Сменила длинное вечернее платье и драгоценности на джинсы и темный свитер, потом свернула косячок; она курила, выжидая пятнадцать минут, чтобы Шаса сел за работу. Потом выключила свет. Бросила окурок в туалет и смыла, снова вышла в коридор и заперла свои комнаты снаружи – на тот маловероятный случай, если Шаса поднимется к ней. И спустилась по черной лестнице.

Когда она шла по широкой веранде, прижимаясь к стене, держась в тени и двигаясь неслышно, в библиотечном крыле зазвонил телефон, и Тара невольно застыла, сердце ее застучало о ребра. Потом она поняла, что, должно быть, звонят по частной линии Шасы, и хотела уже двинуться дальше, когда услышала его голос. Занавески были задернуты, но окна кабинета открыты, и она видела на ткани силуэт его головы.

– Китти! – сказал он. – Китти Годольфин, маленькая ведьма! Надо было догадаться, что ты примчишься.

Это имя удивило Тару и вызвало ужасные воспоминания, но она не смогла побороть искушение и подобралась поближе к занавешенному окну.