Последний пир - Джонатан Гримвуд (2013)

Весной 1738-го Виржини было восемнадцать лет, а мне — почти двадцать один. Шарлот, мой лучший друг, был шафер на нашей свадьбе. За нашими спинами возвышалась одинокая башня деревенской церкви, а рядом стояла древняя сосна, ветви которой словно скрутило артритом. Под ногами была ярко-красная земля, из которой впору делать краску. На секунду мне словно бы удалось увидеть имение глазами Шарлота: ветхое, полуразвалившееся, не знающее роскоши Бургундии и версальского великолепия. Здесь не слышно барабанного боя королевских амбиций, лишь медленно стучат копыта мулов по проселочным дорогам, да тощие черные коровы мычат на каменистых полях. Шарлот надо мной смеялся.

— В нашем королевстве всегда найдется место мечтателям.

Если его сестра будет счастлива, дружба с родом де Со мне обеспечена. А такая дружба кое-что да значит. К их советам прислушивался сам король. Вернее, к советам герцога прислушивалась фаворитка его величества. Благодаря чему мы и стояли теперь возле церкви, дожидаясь кареты с моей невестой.

Сама свадьба мне почти не запомнилась. Молитвы, гимны, клятвы… На Виржини было скромное белое платье, в котором она больше походила на ангела, нежели на простого смертного. После церемонии, разумеется, все уселись за свадебный пир. Вечером мы с женой ушли из-за стола, давая гостям повод для скабрезных шуток и смеха. Словом, ничего особенного. А вот утро после свадьбы я помню во всех подробностях. Я проснулся и увидел улыбку Виржини: она лежала рядом, почти приникнув к моим губам, и я чувствовал на лице ее дыхание. Она отстранилась, прикрыв рот рукой, и замерла, когда я попытался ухватить ее за плечо. Пальцы Виржини на миг стиснули мои, а затем она выскользнула из-под одеяла. В теплом предутреннем свете она побежала в своей белой ночной сорочке к уборной и закрыла за собой дверь.

Немного погодя я услышал, как она мочится.

Долго и громко, как и положено здоровой молодой девушке, которая накануне выпила куда больше вина, чем следовало, хотя гувернантка и разбавляла его водой. Под кроватью у нас стоял ночной горшок — как у большинства супружеских пар, — но Виржини пока стыдно было им пользоваться (это я понял по румянцу на ее щеках, когда она вернулась). Интересно, мне тоже было бы стыдно мочиться у нее на глазах? Хорошо, что я проснулся еще до рассвета и воспользовался горшком, пока она спала.

Скользнув под одеяло, Виржини немного вздрогнула, когда я просунул руку между ее ног и прикоснулся к влажным волосам. Ее моча по вкусу почти не отличалась от моей, в ней угадывались вчерашние блюда и пряные травы. Виржини наблюдала за мной широко распахнутыми глазами.

— Ты прекрасна, — сказал я.

Она невольно улыбнулась и помотала головой, словно не принимая мой комплимент. Красива Марго — безупречная и изящная, как статуэтка из лиможского фарфора, без единого изъяна на белоснежной глазури. Элиза, возможно, тоже станет красивой, когда повзрослеет и ее тело обретет задуманные природой очертания. Но моя Виржини?.. У нее были каштановые, слегка волнистые, очень густые волосы. Однако ее тело оставалось девичьим, хотя даже у Элизы грудь стала пышной, бедра раздались, а ягодицы округлились. Мне только предстояло увидеть Виржини нагой, и сон лишь ненадолго оттянул миг, когда мы должны были взглянуть друг на друга по-новому.

— Как ты себя чувствуешь?

— Лучше, чем могла бы.

— Попей воды, — предложил я. — Вода обычно помогает от головной боли.

Графин с водой стоял на столике с ее стороны кровати, и я потянулся за ним, ощущая прикосновение мягких грудей сначала к моему животу, а затем к бедрам. Когда я протянул ей стакан, Виржини густо покраснела.

— Пей.

Она пила маленькими глотками, вопросительно поглядывая на меня.