Чаша и крест - Нэнси Бильо (2013)

«Благодарю Тебя, Господи за то, что здесь нет Гертруды, что Ты не допустил ее видеть все это».

Кортни и Монтегю вручили палачу монеты (по обычаю они должны были заплатить этому человеку за то, что он отрубит им головы) и встали рядом на эшафоте.

Сердце мое бешено заколотилось. В голове проносились строчки молитвы. Усилием воли я попыталась успокоиться. Но разве можно успокоиться, глядя на это зрелище! При всем желании я не могла совладать с захлестывавшими меня волнами страха, боли и отчаяния.

Вот Генри Кортни, мой кузен, шагнул вперед.

— Я здесь, Генри, видишь меня? — прошептала я.

Но его безжизненный взгляд вяло скользил по толпе. Он прокашлялся и заговорил:

— Добрые христиане, я пришел сюда, чтобы умереть, по закону я приговорен к смерти. Молитесь же за нашего короля, нашего справедливого и милосердного повелителя и господина. И веруйте в Бога, которому я сейчас вручаю свою душу.

Никто и никогда в последние минуты не объявляет о своей невиновности и не изрыгает проклятия — на пороге вечности подобное просто немыслимо. Но я догадывалась, что была и еще одна причина, по которой Генри, обратившись к собравшимся с последним словом, превозносит короля. Мой бедный кузен надеялся таким образом защитить Гертруду и Эдварда.

Маркиз Эксетер опустился на колени и положил голову на плаху.

И тут, к стыду моему, глаза у меня сами собой закрылись. Вот уж не ожидала, что я окажусь такой жалкой трусихой. На лбу у меня выступили крупные капли пота.

Раздался тяжелый удар. Топор опустился на шею Генри с такой силой, что земля задрожала под ногами.

— Господи Иисусе, — прошептал граф Суррей у меня за спиной.

— Слава богу, хватило одного удара, — отозвался его отец.

Я открыла глаза. Обезглавленное тело Генри Кортни валялось рядом с окровавленной плахой. Лейб-гвардейцы оттащили его в заднюю часть эшафота и уложили в длинный ящик. Рядом с ним стоял еще один, пока пустой.

Какой-то человек из толпы поднес к краю эшафота брезентовый мешок, и в него сунули отрубленную голову. Он повернулся, бережно прижимая к груди мешок, и я узнала Чарльза, дворецкого Кортни.

Я перевела взгляд на барона Монтегю. Он держался спокойно: не плакал и не дрожал.

Один из шерифов что-то сказал барону, но тот не тронулся с места.

Теперь наступила его очередь умереть… О, я все поняла! Генри был очень мягким человеком и не обладал такой силой воли, как его друг. Вот барон был крепкий орешек, и наверняка именно Монтегю настоял на том, чтобы Генри умер первым. Наблюдать столь жестокую казнь, зная, что сейчас настанет и твоя очередь, и сохранять при этом хладнокровие — на это способен далеко не всякий.

Наконец Монтегю шагнул вперед. Глаза его обшаривали присутствующих, пока он не увидел сначала Норфолка, а потом и меня. Наши взгляды встретились, и сразу дыхание мое успокоилось, а пот на лбу испарился.

Я знала, что надо делать.

Я не стала читать псалмы или отходную молитву. Я стала говорить совсем другое, это была ежедневная молитва доминиканцев.

— Бог Отец да благословит нас, — начала я громким голосом.

Монтегю кивнул, давая понять, что он понял меня.

— Бог Сын да исцелит наши души, — продолжила я еще громче.

Норфолк повернулся ко мне и протянул руку, чтобы остановить, но я быстро шагнула вперед и направилась прямо к эшафоту. А герцог остался стоять, где стоял.

— Дух Святый да просветит нас и даст нам глаза, чтобы видеть, уши, чтобы слышать, и руки, чтобы исполнять всякое Слово Божие… — продолжала я звенящим голосом.

Все расступались, давая мне дорогу к залитому кровью эшафоту.

— …и ноги, чтобы ходить, и уста, чтобы проповедовать слово спасения!

Я знала, что все сейчас смотрят на меня: и Норфолк с сыном, и Кромвель, и Риотсли, и дипломат Шапуи, и весь этот жалкий и ничтожный королевский двор. Но мне было все равно.