Коммодор Хорнблауэр - Сесил Форестер (1945)

Утомленный взгляд Хорнблауэра, блуждая по сторонам, наткнулся на ворох соломы, которую принесли на галерею в тщетной попытке сделать этот передовой командный пункт хоть немного комфортабельнее. Он с облегчением присел — его ноги буквально дрожали от усталости — и поплотнее завернулся в плащ, спасаясь от ночной прохлады. Теперь мысль о сне стала необычайно соблазнительной. Хорнблауэр вытянулся на шуршащей соломе, а затем приподнялся на локте, подтягивая еще одну охапку, чтобы использовать ее в качестве подушки.

— Я немного отдохну, — провозгласил он, откинулся и прикрыл глаза.

Его желание поспать было вызвано чем-то большим, нежели просто усталостью. Погружаясь в сон, он хотел хоть на некоторое время уйти от реальности — от осады, ее вони и опасностей; хотел почувствовать себя свободным от ответственности. Он не хотел больше терзаться новыми сведениями о продвижении Бонапарта все дальше к сердцу России; он не хотел больше мучиться сознанием того, что ведет отчаянную и безнадежную борьбу с врагом, который в конце-концов все равно победит — так колоссальна была его мощь. Если только ему удастся заснуть, то его ожидает лишь забвение, не более, чем забвение. Сегодня ночью он заслужил право погрузиться в сон, как только мужчина может заслужить право утонуть в объятиях своей любовницы. Нервы его были всё еще на удивление крепки, несмотря на нечеловеческое напряжение нескольких последних недель — а, возможно, (такова была его противоречивая натура) именно благодаря этому напряжению. Он поудобнее устроился на соломе и даже осаждающие его смутные беспокойные видения (действие которых он так или иначе ощущал), вместе со всеми еще более значительно тревожными мыслями, теснящимися у него в голове, не смогли помешать его сну.

Он проснулся от того, что почувствовал руку Клаузевица на своем плече и с усилием, по кускам, вновь собрал из небытия Хорнблауэра, которому предназначено защищать Ригу — как человек, по фрагментам собирающий головоломку.

— Час до рассвета, — произнес Клаузевиц, вернее, его раплывчатая тень, колеблющаяся в тревожном мраке.

Хорнблауэр сел: все тело затекло и он продрог под жалким прикрытием плаща. Если все прошло удачно, десантный отряд в эти минуты пересекает бухту. Было слишком темно, чтобы разглядеть что-либо с парапета, окружающего галерею. Еще одна тень мелькнула у его локтя и сунула ему в руку что-то обжигающе горячее — стакан с чаем. Он осторожно отхлебнул, чувствуя, как по телу растекается тепло. Резкий звук одиночного мушкетного выстрела достиг их ушей и Клаузевиц начал было объяснение, неожиданно прерванное яростной вспышкой ружейного огня на ничейной полосе между двумя рядами траншей. Тьма озарилась вспышками пламени.

— Возможно, патрули проверяют друг другу на нервы, — сказал Клаузевиц, но огонь все не затихал, а даже усилился. Далеко внизу вырвался длинный язык пламени, рассыпавшийся массой вспышек в направлении, где, очевидно, пехотная колонна подощла к первой линией укрепления. Ракеты вспыхнули и растаяли под грохот ружейных залпов; вскоре пушки также изрыгнули оранжевое пламя и мгновением позже огня стало еще больше, так как и атакующие, и обороняющиеся сбросили с брустверов зажигательные снаряды — каркасы — чтобы осветить противника. Над бухтой выросла извилистая полоска желтого огня, которая сперва поднялась высоко в небо, а затем взорвалась алыми звездами.

— Благодарю тебя, Господи! — произнес Хорнблауэр про себя.