Время, назад - Филип Дик (2011)

— «И девственность, столь дорогая вам, достанется бесчувственным червям», — процитировал Себастьян и с улыбкой взглянул на Энн; возможно, она и была права.

Но эти стихи не оставляли места для предвкушения. Он знал, и знал прекрасно, и их, и опыт, в них изображенный.

— «В могиле не опасен суд молвы, — полувыкрикнул он, ощутив все снова — и запах могилы, и пронизывающий холод, и тесный кошмарный мрак. — Но там не обнимаются, увы!»

— А если так, то пошли в постель, — конструктивно предложила мисс Фишер и первой прошла в спальню.

А потом они лежали обнаженными, прикрытые одной лишь простыней; Энн Фишер молча курила, красный огонек то вспыхивал, то пригасал. Себастьяну было мирно и спокойно, мрачное напряжение куда-то исчезло.

— Но для тебя это не было вечностью, — сказала Энн Фишер, словно выплывая из глубины своих размышлений. — Ты был мертвым лишь конечное время. Сколько там, пятнадцать лет?

— Да при чем тут это! — вспылил Себастьян. — Сколько ни пытайся людям втолковать, никто ничего не понимает, ну, кроме тех, кто испытал все на собственной шкуре. Когда ты находишься вне основных категорий восприятия, вне пространства и времени, это продолжается бесконечно; никакое время не проходит, сколько бы ты ни ждал. И это может быть и бесконечным блаженством, и бесконечной мукой, в зависимости от твоих с Ним отношений.

— С Ним? С Богом?

— Анарх Пик, когда ожил, называл эту сущность Богом, — задумчиво сказал Себастьян.

И застыл от ужаса, осознав, что же он такое ляпнул.

— Я его помню, — сказала Энн Фишер после длительной паузы. — Это было очень давно. Он основал Юди, этот культ группового разума. Вот уж не знала, что он уже ожил.

Ну что тут можно было сказать? Никак ведь и не вывернешься. Из его слов однозначно следовало, что Пик возродился и что он, Себастьян Гермес, лично при этом присутствовал. А значит, Анарх был или находится в витарии «Флакон Гермеса». В каковом случае можно было дальше не темнить.

— Мы как раз сегодня его оживили, — сказал Себастьян, отчаянно стараясь угадать, что значат для Энн эти сведения.

Ведь он ее, собственно, совсем не знал, и ей это могло быть совершенно безразлично, а могло представлять богословский интерес, либо быть поводом для пустой болтовни, либо, что самое страшное… но тут уж приходилось рискнуть. Вероятность того, что Энн Фишер так или иначе связана с кем-либо, весьма заинтересованным в Анархе, была мизерно мала, а значит, мал был и риск.

— Он сейчас у нас в витарии, — добавил Себастьян, — потому-то я и не могу остаться здесь на ночь — я обещал ему вернуться и поговорить.

— А можно мне с тобой? — спросила Энн. — Я ни разу не видела старорожденных в первые часы по возвращении… Говорят, у них какое-то особое, отстраненное выражение на лице. От того, что они перед этим видели. Они все еще видят что-то другое, что-то огромное. Иногда они говорят загадочную бессмыслицу, вроде «я — это ты». А может, это не бессмыслица, а дзенские коаны, понятные для них самих, но вот для нас… — В полумраке спальни было видно, что она села в постели и бурно жестикулирует, вопрос не оставил ее равнодушной. — Мы их слушаем и не можем понять… да, я с тобою согласна, наверное, нужно через это пройти.

Она соскочила с кровати, бросилась, не обуваясь, к гардеробу, достала трусики и лифчик и стала торопливо одеваться.

А минуты через две и Себастьян, вновь ощутивший себя усталым и старым, тоже начал искать свои трусы.

«Я сделал, — думал он, — кошмарную ошибку. Теперь ведь она никогда не отстанет, ее настойчивость похожа на волчью хватку. Если бы можно было реверсировать один лишь кусочек жизни, когда у меня с языка сорвалось…» Понаблюдав, как она надевает ангорский свитер и узкие, в обтяжку, брюки, он продолжил свое одевание. «Она умна, она привлекательна, и она уже понимает, что здесь что-то не совсем обычное. Каким-то таким не вербальным образом я ухитрился известить ее, что это нечто необычное».